Михаил Шевердин - Набат. Агатовый перстень

Покачиваясь в седле, Алаярбек Даниарбек, как ви­дите, произнёс целую речь. К сожалению, всё красноречие его пропадало втуне. Сам того не зная, Алаярбек Даниарбек уподобился легендарному ученому Восто­ка Ахшафу, который, видя, что на его лекции слушатели не идут, приводил в аудиторию своего козла. Заменяв­ший Алаярбеку Даниарбеку Ахшафова козла конь Бе­лок, конечно, не мог оценить великолепной речи своего неугомонного хозяина.

Алаярбек Даниарбек легонько щекотал каблуком сапога в нежном паху своего коня, отчего тот перехо­дил с усталого шага на игривую тропоту.

Изредка Алаярбек Даниарбек осторожно оглядывал­ся. Он уверял себя, что всё спокойно, что он получил от Ибрагимбека разрешение покинуть его ставку и если сейчас оглядывается, то только потому, что предрас­светное время в степи и пустыне — нехорошее время, с точки зрения возможности встретить-ся на дороге со вся­кой нечистью, вроде красноголового и зеленорукого Гульбиобони — демона пустыни. Но не Гульбиобони ис­кал за собой своими испуганными, влажными, точно сли­вы, глазами советник Ибрагимбека, а самых обыкно­венных скачущих во весь опор оголтелых ибрагимовских бандитов.

Из четвероногих лучше верблюд,

из двуногих — родственник!

Казахская пословица

Бесстыжий родственник ест

и то, чем его не угощают.

Казахская пословица

В последние дни Тишабай ходжа совсем подобрел, и даже босоногие мальчишки и девчонки селения Курусай это заметили. Идя как-то на вечернее моление в ме­четь, он дал всем по леденцу. Правда, конфетки засахарились от долгого хранения, имели затхлый привкус с мышиным запахом, но и такие они казались де­тям курусайцев небесным лакомством. Разговоров о байских конфетах было в кишлаке не меньше чем о достопамятной победе курусайцев над полчищами Энвера-паши. Что случилось с Семью Глотками? Ведь говорится: старый бай бедняку и дома не оставит, но­вый бай и соломинки не оставит. А Тишабай ходжа — Семь Глоток разбогател недавно, в кишлак приехал на памяти дехкан, и все его за спиной звали, в противовес старому, выжившему из ума, давно уже обнищавшему арбобу, новым баем. Тишабай ходжа никогда никому ничего не давал, только брал. Нанимая батрака, он пытливо оглядывал, щупал его мускулы, одежду: «Э, да ты мне не подходишь, на тебе слишком хорошая одежда». И он гнал парня, на плечах которого разле­зались жалкие лохмотья. «Только умирающий с голоду не посмеет разевать рот», — полагал Тишабай ходжа. Он не знал жалости. Во всей округе про него говорили: «Дурного дня минуешь, дурного человека не минуешь». Но бай лишь усмехался. О, он ценил только червонцы, рубли, теньги, копейки. Он мог перегрызть горло чело­веку за единый чох, а чох, как известно, в два раза меньше полушки. Так с чего бы Тишабай ходжа стал раздавать кишлачным ребятишкам леденцы, да ещё, по подсчетам неких досужих старушек, на полтеньги, на целых десять копеек! Нет, неспроста бай расщедрился. Ну а когда люди узнали, что Тишабай ходжа решил пожертвовать на ремонт дома молитвы сто баранов, тут все, как говорится, приложили палец изумления та рту восхищения: «Поистине наш бай стал праведни­ком!»

В одном курусайские старушки не ошибались. Не­обычное поведение Тишабая ходжи имело свои основа­тельные, глубокие причины. Правда, они заключа­лись не в том, что он стал детолюбом, и не в том, что его просветила внезапно благодать аллаха, и не в том, что ни с того ни с сего он вздумал стать правед­ником...

Просто, выражаясь торговым языком, Тишабай ход­жа Семь Глоток «хапнул» крупный куш. С месяц назад, после достопамятных событий, прославивших Курусай, он объявил ревкому Шакиру Сами и двум-трем почтен­ным курусайцам, что по примеру торговцев Бухары он решил образовать «ширкат» — «торговое общество на паях». Но так как ни у Шакира Сами, ни у других вклю­чённых в список членов ширката почтенных людей киш­лака ничего за душой, кроме уважения и славы, не бы­ло, а и то и другое денежного выражения не имеют, то бай великодушно взял все расходы на себя и соответ­ствующие паи внёс за всех сам. Если учесть, что деньги он вносил самому себе, вполне понятно, он не терпел никаких убытков от этой операции. Он попросил всех подписаться под уставом ширката, а неграмотных — приложить большой палец к бумаге. Шакир Сами вни­мательно прочитал устав, сначала про себя, затем вслух своим друзьям и, так как не обнаружил ничего подозри­тельного или неправильного, поставил спокойно свою подпись. Бай угостил новых пайщиков пловом, и тем по существу обязанности новых членов товарищества исчер­пались. Но скоро на имя ширката прибыл целый караван товаров, верблюдов шестьдесят. Как он смог пройти через степи и горы, кишевшие бандами басмачей и воров, аллах ведает. Пайщиков пригласили в байский дом по­могать разгружать верблюдов и складывать товары в кладовые. Самих товаров Тишабай ходжа никому не показал. Вскоре прибыл ещё караван и ещё. Вопль верблюдчиков «хайт, хайт!», которым они погоняют верблю­дов, стал самым приятным звуком для ушей Тишабая ходжи. Он забыл про свои изуродованные пытками ноги, оживился, бегал по двору, торопил Шакира Сами и дру­гих пайщиков, трудившихся над тюками и верёвками до седьмого пота.

Однажды Шакир Сами пришел к Тишабаю и завёл речь:

— Когда будете продавать мануфактуру?

— Какую мануфактуру? — испугался бай.

— Народ обносился, обтрепался. Женщинам нечем прикрыть срам, у мужчин пупок видно.

— Откуда я достану? — взвизгнул бай — Э, я вижу, услышали вы, что шумовка в котле бренчит, и прибежа­ли. Ошиблись!

— Наши мусульмане уже два года вместо чая кипя­ток с мятой пьют, а сахара уже десять лет и языком не лизнули.

— А я при чём?

— О боже, да вот своими руками я снимал с горбов верблюдов и мануфактуру, и чай, и сахар, и конфе­ты, и...

— Стойте, Шакир Сами!.. — закричал Тишабай ход­жа и поспешно прикрыл дверь. — Тише...

— Мы же знаем, тот товар к нам в ширкат прислали из Бухары по распоряжению самого назира финансов. А раз товар прислан благодаря правительству народа, значит, его надо отдать народу, а?

— Отдать? — поперхнулся бай.

— Ну, продать по сходной цене.

— Нет.

«Ой, ой, — думал Тишабай ходжа, — какая ошибка. Не позволяй озябшему подкладывать дрова в очаг, а я! Ай ай!»

Как ни уговаривал бая Шакир Сами, сколько ни про­сили пайщики, но бай упёрся на своем: «Нельзя прода­вать. Подождите. Получим распоряжение». Но члены ширката видели, что Семь Глоток растерялся, что бай хоть и спорит, но к чему-то словно прислушивается. А известно, что одну кошку и собака загрызёт, а две кошки и льва напугают. Дехкане сидели целыми днями на айване у бая и уговаривали его. Торопиться им было некуда. Сев закончили, жать было рано, и говорили они долго и много. Голова у бая аж закружилась. Временами он, казалось, начинал сдаваться, но потом на него снова на­ходило упрямство, и он клялся всеми святыми чильтанами, что «не может», «ему не позволено», «он не в состоя­нии».