Михаил Шевердин - Набат. Агатовый перстень

Бормоча молитвы, сириец что-то подсчитал по зернам четок, написал молитву, отводящую пули и острие меча от сердца человека, и вложил в серебряный футлярчик. Он повесил талисман на шею Энвербея и сказал: «Да воздаст тебе аллах!»

Не забыл Сеидулла заглянуть и в агатовый камень перстня. «Смотри, великий, кровь большевиков, почернели души большевиков, как в агате халифа Маъмуна. Побе­да! Победа!» Энвербей поддался таинственности обста­новки, пьянящим ароматам курений и почти поверил. Ук­радкой он приложил перстень ко лбу и благоговейно за­крыл глаза.

Да и как не верить?! Этот сириец знал многое, неве­домое другим. Ведь дал он ему, Энвербею, возбуждающее средстве из печени ящерицы сакканур. Отличное сред­ство! Вливает в организм бодрость, силу. А все эти европейские врачи только головами многозначительно по­качивали.

Всё шло своим чередом по раз заведенному порядку, если не считать запаха, назойливого запаха обыкновенно­го цветочного одеколона, которым освежил его парикма­хер и который противно щекотал с утра ноздри. Неприят­но, неприятно. И как он не подумал раньше. А теперь неприятные мысли лезут в голову. Одеколон «скенд-дорсей» кончился... кончился... какое неприятное слово. Он постарался отогнать мысль и переключиться на серьёзные дела.

Неважно, что красные сконцентрировались и усилили нажим, неважно, что за последние дни имело место больше неудач, чем успехов, неважно, что приходилось, по официальной терминологии военных сводок, менять место положение ставки верховного командования чуть ли не ежедневно, или, вернее, метаться по горам и долинам уходя от красной кавалерии.

Пока всё идёт по раз и навсегда заведённому поряд­ку. Утром гимнастика по методе Мюллера, обязательное бритьё... Опять мысль об одеколоне... Навязчивое пред­чувствие... Прочь... Дальше молитва, только затем рапорт адъютанта, сводка, небольшое совещание с высшими на­чальниками, кофе по-стамбульски...

Да, всё своим чередом, размеренно, точно, очень точ­но. Именно только так. Тогда рождается уверенность в себе, в своей исключительности, в своей непобедимости, Помощь ненавистных англичан подоспела как раз вовре­мя. Отлично! Он примет сегодня этого надутого ин­дюка.

В большой палатке все сразу же поднялись и вытя­нулись в струнку. Энвербей прошёл по проходу между выпяченными грудями офицеров на своё место. Приятно ласкает глаз молодцеватый вид сподвижников. А хороша прусская муштра. Ряды его турок точно вылиты из чу­гуна. От удовольствия Энвербей даже потрепал за ухо стоявшего рядом с ним молодого турка, из штабных офи­церов. С некоторых пор зять халифа вернулся к этой старой своей привычке, возникшей еще со времен Салоникского восстания, первой ступеньки на лестнице его славы. Легонькая тень проходит по лицу Энвербея. На­чальники вымуштрованы, а солдатская масса... гм-гм... трудно, очень трудно сделать басмачей настоящими солда­тами. Тут лёгкое потрепывание за ухо не поможет. Вот ему бы сейчас сотню тысяч штыков... лучших в мире пехотин­цев — анатолийских полудиких юруков, безропотных, выносливых, презирающих смерть. Но не беда, теперь, ког­да его признал Лондон, он, Энвербей, сделает весь этот оброд, громко именуемый воинством ислама, настоящи­ми солдатами. Именно это начертано ангелами на его го­лове, так прорицает сириец Сеидулла Мунаджим.

Он сел. Брякнув ножнами сабель, сели на разложен­ные вдоль стен палатки тюфячки штабные офицеры.

Начался разбор диспозиции.

Каждый офицер чётко докладывал о положении.

Красные прорвали заслон у Пуль-и-Сашгина. Теперь все важные переправы через бурный Вахт в их руках. Со стороны Куляба идут разорвавшие кольцо осады крас­ные кавалеристы. Ибрагимбек прислал гонца с уклончи­вым, подлинно восточным ответом: то ли он не может двинуть на подмогу свою армию («Банду!»—мысленно по­жал плечами Энвербей), потому что воины ислама не хотят нарушать праздника, то ли они согласны нарушить празд­ник, но не считает возможным это сделать сам Ибрагим­бек. Неразбериха какая-то! Придётся с ним серьёзно по­говорить вечером во время совета.

Дальше начали перечислять имена курбашей помель­че. Всех их именовали по чинам. Тут имелись полковни­ки и подполковники, генералы и паши, но по страдаль­ческой гримасе Энвербея было понятно, что все чины этих необу-ченных степняков и ломанной «пара» не стоят. «Вот раздавим большевиков, а там из узбеков, тад­жиков подготовим армию — и прямо на Индию!»

Даже приятнее стало от таких мыслей.

Энвербей встал и заговорил:

— Наши победы и успехи заставили красное коман­дование пойти на отчаянный шаг. Но они зарвались. Мы, — он сделал жест, — видим тщетные ухищрения боль­шевиков. С каждым шагом они приближаются к гибели. Пробьет скоро час победы ислама. Приказываю включить в армию всех способных носить оружие. Дать им винтовки! Они не смогут сейчас воевать как следует. Это чёрное войско, но большевиков устрашит их многочисленность.

Он говорил долго и по обыкновению напыщенно. Смысл выступления сводился к тому, что нужно во что бы то ни стало добиться сегодня успеха и вернуть Бальджуан, из которого их выбили на днях большевики. Имен­но сегодня, чтобы в спокойной обстановке провести с басмачами-главарями совет в присутствии представителей одной иностранной державы.

Когда все офицеры вышли из палатки, Энвербей ти­хо спросил адъютанта Шукри-эфенди:

— Ну, что ответили из Кабадиана?

— Ишан Сеид Музаффар выехал из Кабадиана и при­будет сегодня вечером к нам.

— О! Блестяще! Kolossal! Привлечь упрямца на на­шу сторону! Это стоит крупной военной победы. Теперь за нами пойдёт весь Кухистан!

Он даже не заметил, что скромно сидевший в уголке палатки Мохтадир Гасан-эд-Доуле Сенджаби незаметно вышел, вызванный своим слугой.

Но войдя в юрту, где сидел новый гость, Мохтадир Гасан-эд-Доуле Сенджаби испытал разочарование и до­саду. Он ждал увидеть высохшего, точно мумия, с тёмной сухой кожей и фанатически горящими глазами Чандра Босса, а обнаружил плотного, даже толстого, с большу­щими красными руками, с толстым носом, черной с рыжим подшерстком бородой, с густыми бровями незнакомца. Своё ответное «Аллейкум ва ассалом» человек произнес пронзительным голосом с резким акцентом. Да и все дви­жения гостя были угловатые. Держался он развязно.

— Так это вы и есть господин Мохтадир, очень прият­но. Будем знакомы, — заговорил чересчур громко незна­комец. — Надеюсь не обязательно продолжать маскарад, а? Я прибыл в качестве наблюдателя в гости к чернома­зым дикарям. Конечно, речь идёт не о прогулке, а о де­лах, о каракуле, золоте, а?

Ни чалма, ни багдадское одеяние, ни очень непло­хое турецкое произноше-ние не могли обмануть Мохтадира Гасан-эд-Доуле Сенджаби. Он сразу же опреде­лил: «Англо-сакс... Самонадеян, нагл».