Михаил Шевердин - Набат. Агатовый перстень

— Тупаланг — мой Рубикон! — воскликнул он, любу­ясь с высоты обрыва величественным зрелищем перепра­вы тысячных своих орд через жёлтые, вспененные потоки горной реки. Торжествующий вой всадников перекрыл рёв стремнины. И хоть переправа происходила рано ут­ром, когда воды в Тупаланге ещё немного, так как в вер­ховьях в горах ночью снег перестаёт таять, всё же река оправдывала свое название — Тупаланг — Суматошная. Стремнина подхватывала, сбивала коней с ног, швыряла людей на дно, волочила по камням и утаскивала оглу­шённых, захлебнувшихся далеко вниз. Но басмачи, опья­ненные анашой, терьяком, с воплями: «Ур-ур!» масса­ми перебирались на другой берег. Кони, возбуждённые ледяной водой, танцевали и дико рвались в галоп. Кон­ные массы покатились чёрным валом по долине.

— Что! — гордо проговорил Энвербей, обращаясь к курбаши. — Говорил я вам, что успех в наших руках. Подобно великому полководцу древности Цезарю, я восклицаю: «Veni, vidi, vici!»* (* Пришел, увидел, победил!)

Ошалело поглядывали басмаческие главари. В душе они удивлялись, как могло случиться, что орды их нуке­ров вдруг бросились вперёд с таким пылом и решимо­стью. Ведь басмачи идут в бой только за своим вожаком. И вот они, вожаки, здесь, а их нукеры там, впереди, сражаются и, по-видимому, одерживают победу. Непости­жимо! С невольным уважением, смешанным с завистью, поглядывали курбаши на Энвербея. Уже раздавались подобострастные возгласы: «Зять халифа!», «Зенит муд­рости!». «Меч божий!». Невольно гнулись спины, взгляды становились собачьи, масленистые.

— Хо-хо-хо! — реготал Рахман Мингбаши, держась за толстое свое пузо, из-за которого он не видел шею лошади.

— Хо-хо! — довольно смеясь, кряхтел бек Ишан Сул­тан. — Мои дарвазцы покажут сейчас красным сарба­зам.

— Хи-хи! — вторил им натруженным баском бек каратегинской Фузайлы Максум, в душе поражаясь прыт­кости своих каратегинцев, которых всегда приходилось гнать в бой против красных нагайками и палками. — Чу­деса ангельские! Что только не творит любимец аллаха, зять халифа! О бог великий!

Захлебывались в хохоте, ликовали другие курбаши. Каждый наперебой выказывал свой восторг, выпячивал чувства преданности.

Один Ибрагимбек молчал, у одного Ибрагимбека не разомкнулись губы и не шевельнулись усы и борода. Он даже не покривился в улыбке. Под мрачным взглядом Энвербея он только отвёл глаза в сторону. Не понрави­лось это зятю халифа. Правда, Ибрагимбек не скор на мысли и решения. Тяжелодум. Всем известно. Но кто его, конокрада, знает, что у него на уме? И Энвербей отнюдь не старался сам вырваться вперед, чтобы возглавить победоносно мчащееся войско. Он сделал всё зави­сящее, чтобы курбаши ехали перед ним, у него на гла­зах: «Пока он впереди — друг, как только позади — враг». Спокойнее, безопаснее, когда они скачут впе­реди.

Главные массы конницы уже перебрались на ту сто­рону и скрылись в облаках пыли. Сквозь безумный рёв всё более вспухавшего от талых вод Тупаланга иногда пробивалась сухая россыпь винтовочного огня. Стреми­тельное наступление продолжалось.

С гордостью смотрит Энвербей. В памяти его возни­кают зимние успешные операции. В два месяца он очи­стил тогда от большевиков всю Горную страну, разда­вил непокорных локайцев. Что ж, тогда он имел разроз­ненные банды почти безоружных пастухов, бродяг, кре­стьян, разбойников больших дорог, дервишей, нищих. Ныне он командует целой армией воинов, в руках каж­дого из которых английская магазинная винтовка, от ко­торой не отказалась бы и самая передовая армия в мире.

— Вперёд, господа! — обращается Энвербей к своим «генералам», — наше место впереди с доблестными наши­ми воинами.

Энвербей направляет своего коня к броду. За ним скачут Фузайлы Максум, Ибрагимбек, Ишан Султан, Рахман Мингбаши. Генералы армии ислама.

Уже у самой воды, когда конь, храпя, косился на бур­лящий жёлто-бурый поток, к уху Энвербея наклонился адъютант Шукри Эфенди и сказал ему что-то. Он вернее прокричал, потому что шум Тупаланга оглушающ.

— В тылу? Не верю, что их много. Уничтожить! — крикнул Энвербей и поскакал по воде, вздымая брызгя. Адъютант встревоженно оскалил зубы, лицо его ещё бо­лее стало похожим на мёртвую голову. Дёрнув зло поводья, он повернул коня назад и мимо курбашей гало­пом поскакал вверх.

Тревожиться мёртвоголовый адъютант имел все осно­вания. Только что прискакал перепуганный джигит и сказал, что в тылу, к востоку от Сары-Ас-сия, спешивший на помощь Энвербею отряд кулябских басмачей попал в засаду.

С трудом переправляясь через Тупаланг, понукая ко­ня, боровшегося с стремниной, Энвербей недовольно морщился. Неприятно! Какое-то непредвиденное ослож­нение. Засада? В тылу? Откуда могли взяться там крас­ные? Чепуха! Наглецов надо уничтожить. А сейчас — вперёд, вперёд к победе!

Верстах в десяти к востоку от Сары-Ассия дюшамбинский тракт прорезает большой сад. Испокон веков существует он здесь. Заслуга закладки сада приписы­вается народом самому Искандеру Зюлькарнейну — Александру Македонскому. В своём мнении дехкане окрестных селений утверждались ещё и потому, что сре­ди сада высились с незапамятных времен развалины зда­ния, а в них и в самом саду в корнях яблонь, гранатов и инжира частенько находили монеты, явно языческие с изображениями каких-то толстогубых и остроносых царей.

Утром в день начала боя на Тупаланге, в саду вдруг ударил винтовочный выстрел, один, другой.

Стрельба оказалась настолько неожиданной, что кулябцы, рысцой ехавшие по дороге, петлявшей среди де­ревьев, продолжали как ни в чем не бывало свой путь.

Но стрельба усилилась. Упал один басмач, другой. Взвизгнула лошадь. Застрекотал пулемет «Льюиса».

— Кзыл-аекеры!—завопил кто-то.

И кулябцы повернули вспять. Никому и в голову не пришло дать отпор. Без передышки мчались басмачи до Регара. Поднялась паника. Красные черти появились на дюшамбинской дороге. Спасайтесь! Бегите. Многие басмаческие шайки, вмесо того чтобы присоединиться к наступающим за Тупалангом, начали подаваться в горы.

— Плохо! — сказал Пётр Иванович, выводя коня под уздцы из зарослей инжира на дорогу, — не научились ещё мы засады устраивать.

Доктор был всё тот же. Только сапоги его порыжели ещё более, да костюм цвета хаки побелел местами, а лицо, чисто выбритое, потемнело.

С некоторым сожалением Пётр Иванович поглядел на дорогу, на удалявшееся облако пыли. Слегка дернулись у него плечи, когда взгляд его серых, добродушных глаз упал на ещё шевелящиеся тела басмачей.

— Что же, — сказал Пётр Иванович, — ваше дело стрелять, моё дело оказывать помощь.

Тот, к кому обращался Пётр Иванович, судя по трес­ку и шелесту, с трудом продирался сквозь колючие ветки инжира, ведя за собой лошадь, цеплявшу-юся сбруей за каждый сучок.