Михаил Шевердин - Перешагни бездну

— Судьба сделала так, что принцесса Моника к тому же дочь француженки. Франция любит Монику! Я отвезу девушку во Фран­цию. Французы ей помогут укрепить могущество нашего Исмаилитского государства. Приветствуйте же шахскую дочь Монику — вашего посланца в западные страны.

Он похлопал в свои сухие ладошки и вызвал за столом всплески аплодисментов. Он на что-то намекал. Быть может, он хотел показать, что эмир Сеид Алимхан напрасно пренебрегает дружбой с ним — могущественным Живым Богом. Он знал, что каждое его слово дойдет до Кала-и-Фатту. Он тут же совсем по-европей-ски поднял бокал и провозгласил тост за новое Исмаилитское госу­дарство.

— В древности неприступная крепость исмаилитов Аламут явила, вместе с неугасимым пламенем веры, копье, меч, кинжал, железную плеть и венец. Да воспрянет Аламут и ассасины в Ба­дахшане. Пусть трепещут враги исмаилитов!

Он поставил на стол бокал, даже не пригубив вина, повернулся и, увлекая за собой Монику и приближенных, мелкими шажками засеменил из столовой.

Если Ага Хан хотел произвести впечатление, то достиг этого. Он держался властно и надменно, как и подобает Живому Богу. Вся личность его источала святость и благость. Паломники не за­мечали более ни его небольшого роста, ни невзрачности, ни тще­душного телосложения. Не мешали величию ни мелкость черт лица, ни чрезмерная смуглость, переходящая в черноту, ни подер­гивающаяся в тике левая щека, ни стеснительные попытки скршь от любопытных взглядов нервозное трясение рук.

Никто не посмел, да и просто не мог думать нехорошо о внеш­ности Ага Хана. Ведь он Живой Бог, немыслимый, непостижимый, всемогущий.

Он ушел и оставил гостей очарованными, трепещущими. Им довелось видеть воочию сегодня уже второй раз свое божество и слышать божественные речи, хотя смысл их так и остался для многих неясным. Недоумевающие исмаилиты тупо переглядыва­лись. Никто не захотел заговорить первым. Непривычность обста­новки, странная путаная речь их духовного главы вызвали смяте­ние в умах.

Но голод взял свое. Суетливо толкая друг друга локтями, гости повернулись к столу. Ослепительно белые скатерти, нарезанное фигурными ломтиками мясо, целиком запеченные в тесте фазаны, тропические фрукты, невиданные рыбы, горы пилава, деканские чаппати, жареные кеклики, целиком зажаренные туши горных муфлонов, горы редких овощей вызывали судорожные спазмы в горле и обильную слюну. Неслыханное изобилие, поражающая зрение сервировка стола, изощренная кухня ошеломляли.

Один Ахмад Сайд Шо, пир бадахшанский, все еще колебался:

— У нас и собаки стоя не едят,— бунтовал он, борясь с иску­шениями, которыми был полон стол.

— А не подали ли нам свинину? — возмутился появившийся откуда-то вновь у стола Курширмат, но сразу же сник. Он очень хотел есть.

— А вино! Вино противопоказано,— оживился старичок дарвазец Юсуф Шо, и рука его потянулась к коньяку.

Сахиб Джелял пододвинул к нему бутылку и мрачно возгла­сил тоном проповедника:

— Он устроил пир такой, что небо от стыда возопило. Истинно щедр хозяин наш. Но если пораскинуть умом, для Живого Бога гостеприимство ничтожно. Не вижу на столе жаренного с луком носорога! Нет здесь и шашлыка из морского кита, проглотившего пророка Иону! Но зато прав господин Курширмат. Смотрите, бу­дучи правоверным мусульманином, с аппетитом он поглощает жаркое из запретной кабанятины. А вы, господин Юсуф Шо, опья­няете себя запрещенным самим Мухаммедом спиртом, выжатым из винограда. Что ж! Скрывать свои верования! Выдавать себя при мусульманах за мусульман, при христианах за христиан, при идолопоклонниках за язычников! Ненавидеть мусульман и носить мусульманские имена! Смеяться над обычаями буддистов и есть свинину. Проклинать инглизов и пить их коньяк. Все дозволено! Остается насыщать утробы и молитвами снимать скверну, которой вы опоганите себя за угощением в доме Живого Бога.

Но никто не принимал всерьез его слов. Отбросили все запре­ты, пили и ели жадно, с удовольствием. И каждый раз, когда вежливые ловкие слуги приносили новые блюда, всем этим горным князькам и шейхам, не видевшим до сих пор ничего, кроме камней, ледяных перевалов, скотных пастбищ, мерещилось, что над серви­рованным хрусталем и золоченой посудой столом парит под рас­писным золоченым потолком благостный червонного золота образ Живого Бога. Там и впрямь были вылеплены какие-то не то бо­жественные, не то сатанинские лики. И все позолоченные...

Никто не задумался, почему Ага Хан покинул их вдруг. Один Сахиб Джелял приметил, что в зал заходил суетливый лощёный секретарь европеец. Сдержанно жестикулируя, он шепнул что-то на ухо Живому Богу. Именно тогда тот скомкал фразу и поспешил закончить свой спич. Да и поспешный уход Ага Хана из банкетно­го зала скорее походил на суетливое бегство, нежели на торжест­венный выход духовного владыки.

Неведомыми путями, скорее всего через слуг, внезапно за сто­лом распространилась странная, еще не ясная новость. Сначала чуть слышно, шепотом, а затем все громче в полный голос заго­ворили о событиях в Северном Афганистане.

Оказывается, Ибрагимбек, вместо того чтобы исподтишка продолжать подготовку к походу на север, в Советский Таджики­стан и Узбекистан, совершил предательское нападение на местные хезарейские племена, разорил много мирных селении, огнем и ме­чом пошел на горные долины и провозгласил независимость Кат-тагана и всего Афганского Туркестана. Ибрагим якобы объявил, что приступает к завоеванию Бадахшана.

Горе людям исмаили! Горе последователям веры истинной! Опять с джихадом мусульмане пошли на горные исмаилитские кишлаки. Многие гости отодвинулись от стола, хотя угощение ещё далеко не закончилось и из дверей, ведших в кухню, доносились очень приятные запахи.

В толпе гостей шумел державшийся до сих пор неприметно маленький, юркий, суетливый Фузайлы Максум:

— Живой Бог не ввергнет в черные лапы Ибрагима-конокра­да братьев наших исмаили! — разглагольствовал он, суетясь и под­прыгивая на коротких ножках.— Шакал и вор он! Пообещал мне помочь, когда я совершал в Каратегине победоносный поход! Пальцем не двинул! Предатель! Почему он мне не помог? — И Фу­зайлы Максум ринулся наперерез шагавшему по проходу среди расступившихся поспешно гостей насупившемуся, мрачному мис­теру Эбенезеру.

— Ибрагимбек — храбрый военачальник,— небрежно бросил тот и, грузный, массивный, надвинулся на низенького Фузайлы и вынудил его поспешно отшатнуться, почти отскочить. И все по­няли, что дела курбаши плохи и что его покровители — англича­не — не поддержат больше его притязаний на припамирские об­ласти.

Мистер Эбенезер остановился около стоявшего в одиночестве Юсуфбая Мукумбаева.