Михаил Шевердин - Перешагни бездну

— Прошу вас, здесь дело врача.

Он склонился над ложем. Сахиб Джелял вышел.

— И все же я отберу фетву у этой «путеводной звезды»... Ему претило безумство стареющего, расслабленного Алимхана, за ласки девчонки продавшего целую страну и многие милли­оны людей.

Вот уже три года Индийский департамент лелеет и пестует план создания Тибетско-Бадахшанской империи в Центральной Азии. Затеваются интриги, тратятся средства, вовлекаются тысячи людей. Эмир все время противостоял этим планам. Его не устраи­вали повитки англичан за счет значительной части Бухары соз­дать новое государство. Вот почему он оказал холодный прием Шоу — Пир Карам-шаху и враждебно относился ко всем авансам Ага Хана. Он твердил: «Никакого Тибета, Бадахшана!» Он пото­му так и приблизил к себе тибетского врача Бадму, что тот от­крыто восстал против замысла Лондона.

Эмир находил поддержку и у Сахиба Джеляла, и у других своих придворных. Эмигранты, купцы и помещики, входившие в Бухарский центр, тоже были решительно против этих замыслов.

Втайне же эмир решил не только не позволить англичанам включить в Бадахшан восточную часть Бухары, но, наоборот, за­думал прибрать к рукам афганские северные провинции и даже часть Бадахшана, входившую в Северную Индию.

В несколько напыщенном и туманном послании он писал Ибрагимбеку: «Бадахшан — кладезь средств и военной силы для вас, мой главнокомандующий, для накопления сил к победоносному и угодному пророку походу на Бухару и Самарканд. Мы уговорили господина Ага Хана, — это была ложь, — чтобы он убедил своих язычников в Бадахшана не противиться вам и помочь делу осво­бождения Бухарского эмирата от большевиков деньгами и продо­вольствием».

Он сознательно толкал своего полководца на военные действия в горной стране, чтобы утвердиться там оружием и поставить Англо-Инднйский департамент перед свершившимся фактом. Он не знал, что Ибрагимбек, начиная военные действия, думал не об эмире, а о себе. Локаец вел переговоры с английским командова­нием.

На станции Барода, на полдороге между Дели и Бомбеем, бы­ли задержаны странные люди, несмотря на тропическую жару, в меховых шапках и толстых ватных халатах. Полиция быстро установила, что эта «публика» ехала в Дели с письмами, в кото­рых упоминался Бадахшан как государство истинного ислама.

Планы независимого Бадахшана, или Тибетско-Бадахшанского государства, еще во многом казались фантазией. Однако зерныш­ко упало в тучную почву.

26 марта 1930 года советская печать поместила сообщение ТАСС из Стамбула: «О попытках Британии создать кордон на восточных границах СССР».

Шла речь о том, что Тибет — высокое горное плато, малодо­ступное, но открывающее пути из Индии в Кашгарию и Таджи­кистан. Англичане с огромным вниманием относятся ко всему тому, что связано с горным узлом Памира, где в гигантский клу­бок спутаны горные цепи Тибета, Таджикистана, Кашгарин, Се­верной Индии, Афганистана и международных самых жизненных интересов.

Английские газеты писали об угрозе России индийским владе­ниям Британии и независимости Афганистана, интересам Китая в Синцзяне Снова все интриги империалистов всплыли на повер­хность.

Дождавшргсъ Бадму, Сахиб Джелял вышел с ним в прихожую

— Серьезна его болезнь? —спросил Сахиб Джелял.—Сколько болезни, сколько притворства?

— Болен. И тяжело, но не так, чтобы забросить дела. Однако поехать в Бадахшан или на север он лично не в состоянии,

— Ибрагимбека он боится. Ибрагим — соперник. Претендент на трон. А Алимхан никому не верит. Любого подозревает. Вот он и выбрал Резван. Он думает: «Я её облагодетельствовал. Сделал женой. Теперь она мне предана». Резван — дочь владетеля одного из княжеств британского Бадахшана Мастудж, н Алимхан дума­ет, что через брак с ней он приобретёт право на Мастудж, а вмес­те с тем и на весь Бадахшан, включающий не только бухарские, но и афганские и северо-индий-ские территории. Сама Резван повери­ла, что теперь царица. Она не знает, сколько у нее врагов: и Ибрагимбек, и Ага Хан, и местные феодалы, и Пир Карам-шах.

— Царства, царицы, князьки, Бадахшаны, Тибеты, — думал вслух Бадма, — одно ясно: Бадахшаи удобный плацдарм для на­падения на СССР. Кабул не позволит англичанам без войны пройти через афганскую территорию на помощь Ибрагимбеку. Англичане решили избрать другой путь, и этот путь — Бадахшан.

— И кто-то должен инм закрыть этот путь. Тсс!

Дверь скрипнула. Да, из-за болезни эмира дверные петли дав­но не смазывались курдючным салом в смеси с кунжутным мас­лом, И скрип выдал Начальника Дверей. Сам виноват. Ему на сей раз не удалось подслушать, о чем говорили два первых лица при дворе эмира.

Сахиб Джелял воскликнул:

— Заходите же, господин Начальник Дверей. И давайте, отец мудрости, посоветуемся, что же нам делать для укрепления здо­ровья нашего великого и прославленного эмира.

Чтобы завоевать мужчину, достаточно разбудить

самое неизменное, что в нем сеть.

О. Уайльд

На доктора Бадму Начальник Дверей поглядывал искоса я даже высокомерно.

— Вот вы человек мудрый, из страны мудрецов и волшебни­ков, из Тибета, а над нашим эмиром насмешничаете. Вижу, все вижу.

Доктор пожал плечами.

— Светильник лжи не даст света. Вы тут все поддаетесь само­обману. Играете в ашички.

Слова его, туманные, неясные, Начальник Дверей мгновенно понял.

— Что я говорил. Насмехаетесь, не уважаете.

— Не говорите так, таксыр. Пользующийся гостеприимством не осуждает хлебосольства хозяина. Но насмешки подхалимов пре­вращает слона в... осла.

— Вот-вот! — заныл Начальник Дверей. — Несомненно я прос­той джарчи — глашатай и югурдак — мальчик на побегушках. А имею звание кушбеги! Вроде первый министр! А еще Носитель Посоха. Но со стороны посмотреть, вроде какая-то глупость. Торчу у хауза Милости и от имени их высочества продаю водоносам тухлую воду. Или суечусь на половине Бош-хатын, у которой хожу в должности Бош Ошчисы, то есть Главы Плова. Наша госпожа скуповата. Она сказала эми-ру: «Ничего! Твой Начальник Дверей пусть походит в моих Бош Ошчисы — меньше расходов». — Он хи­хикнул, зыркнул по сторонам.— Вы над моим министерством по­смеётесь.

Осторожно взяв длинными желтыми пальцами доктора за ру­кав, Первый министр, он же Носитель Посоха, он же Начальник Дверей, он же Глава Плова, проводил доктора в курынышхану.

— Слепой в своих делах зрячий, — продолжал он. — И наш эмир, хоть и безрогий буйвол, но здесь у него, — и он постучал себя ногтем по лбу, — есть. Вон там, вы говорите, стул, а на самом деле бухарский трон. Входит вроде беглец с той стороны, из-за Аму-Дарьи, измученный, голодный, нищий. Вводят его сюда, и что он видит. И необязательно он нищий, а какой-нибудь курбаши, отчаянный вояка или бай-купец, который при деньгах... Входит он и видит не безрогого буйвола, не слона в яме, не змею, ослабев­шую от ран, на которую и лягушка садится... Нет, он видит эмира, сидящего на троне в сиянии своего величия, возложившего ладонь на бриллиантовую рукоять меча ханов, грозного и мудрого. И уп­равляет он своей бухарской державой по-прежнему, на основе священного шариата и законов древнего обычая. И вроде ничего не произошло и не стряслась беда. Эмир остался, как и был, на­местником пророка Мухаммеда, халифом. Каждый да проникнется почтением к Бухарскому ханству и его эмиру. И тут у трона мы — правая рука эмира — кушбеги, министр их высочества в государ­ственных делах. А по другую сторону трона вершитель справед­ливости, грозный судия — казикалан, простирающий и поныне свою длань ко всем духовным лицам Туркестана и взимающий со всех верующих десятину, словно и нет никаких большевиков. И тут же место пребывания их превосходительства Исмаила Диванбеги, столпа финансов. Его вы не увидите сейчас, ибо он, как вы знаете, живет в городе Пешавере и Индостане и занят делами нашего эмира с инглизами, умеющими и осла проглотить вместе с хурджуном, могилу пожрать вместе с покойником. Наш Исмаил Диван-беги всех их может напоить досыта, а уйдут они все равно, умирая от жажды.