Михаил Шевердин - Перешагни бездну

Раненый не приходил в себя много дней.

Аравитянка, рабыня и супруга Мирза Джалала, ныла: «Кяфир навлечет беду на твой дом! Господин, выкинь его за ворота. При­кажи отвезти в город».

Но разве можно везти раненого на арбе. Езда на пригородных дорогах, по колдобинам из замерзшей глины и из здорового вытрясет душу.

Под воздействием целебных бальзамов, настоев целебных трав, благодаря заботам больной пришел в себя и заговорил. Он — ко­миссар Красной Армии. В перестрелке с бандой на Янги-Казан-арыке его ранили, и он отстал от своих. Рана не очень его беспо­коила, и он сгоряча решил, что сможет доехать верхом каких-то сорок верст от Ургута до города. Сил не хватило, и он постучался в ворота... Никак не верил, что полтора месяца лежал без созна­ния...

— Самонадеян больно, — замялся он. — А дому сему благо­дарность.

Его, исхудавшего, слабого, не беспокоили вопросами. Усиленно кормили, поили. Он расспрашивал, как его лечат. Попросил показать бальзам. Проявил осведомленность ввосточной медицине и шутя заметил: «Да я вроде сам тибетский доктор». Когда его спросили, привезти ли из города русского врача, сказал: «И так лечение отличное. Вылечили же... Если не в тягость, подержите у себя».

Хорошо лежать на мягких одеялах в высокой михманхане. Чисто, холодновато. В углу светится керосиновая лампа. За низким столиком сидит в бархатной ермолке, в подбитом мехом хала­те бронзоволикий человек с ассиро-вавилонской иссиня-черпой бо­родой. Вероятно, такими были ассиро-вавилонские цари Саргон, Ашурбанипал.

На колышке, вбитом в стену, висит — бери и прямо надевай на голову—аккуратно свернутая белая чалма. Такие носят ишаны. Судя по тому, что колышек полированный, а чалма из индийской кисеи, хозяин не бедняк. О том же говорят и расписанные стены михмаиханы, и шелковые одеяла, и яркий наряд смуглянки, кото­рая вертится в михманхане, ясно — из любопытства.

У комиссара давно уже настороженный взгляд на тех, кто кичится белой индийской чалмой и может облачать жену в шелка и покупать ей ожерелья, браслеты и перстни бог знает в какую цену...

Он зажиточен, этот ассиро-вавнлонянин, но какой он враг, если нянчится с ним, кяфиром, «урусом», да еще с комиссаром с двумя орденами Красного Знамени? Он вылечил его, кяфира, кормит бульоном из курочки, молочной рисовой кашей, белыми лепешка­ми, поит настоящим черным индийским чаем с сахаром. А ведь сейчас ничего из продовольствия не достать, не купить.

Говорить еще трудно, очень трудно. Выговоришь одно слово — и обливаешься потом.

Он тогда потерял сознание, попытавшись объяснить, о чем надо уведомить комполка... А когда пришел в себя, недоумевал, почему он все еще в михманхане, почему его не забрали в военный госпи­таль.

Хозяин оправдывался: на дворе зима. Идти в город верст де­сять по грязи и снегу. Живущие в курганче не молоды, идти тя­жело. Аравитянка молода, но глупа. Да и куда пойдет молодень­кая женщина, не знающая ни Самарканда, ни языка, ни людей? Да у нее еще сын грудной.

Но все хорошо. Он «афсун» — волшебный доктор, врачеватель тяжких болезней. У себя в курганче он держит кровоостанавли­вающие пилюли «нэкоин иоллы». В сочетании с пчелиным медом они чудодейственны.

Но комиссар никак не мог набраться сил, слабость одолевала. К ранению присоединилась малярия. Хинин в курганче нашелся, и комиссар принимал его в дозах, предписанных в свое время пол­ковым врачом. Тем не менее приступы, следовавшие с неизмен­ностью в определенные дни и часы, крайне изнуряли. Высокая тем­пература, испарина, головокружение выматывали силы.

Человека, который мог бы сходить в город, не нашлось. Комис­сара, очевидно, считали пропавшим без вести. Его, конечно, ра­зыскивали.

Однажды, опираясь на хозяйский посох, комиссар проковылял в конюшню. Конь встретил его ласковым похрапыванием. Кусок лепешки он «схрупал» мгновенно. Он терся плюшевой мордой о щеку комиссара. Видать, кормили его и чистили как следует. А кто хорошо смотрит за конем гостя, хороший человек.

С добрым чувством комиссар выбрался из теплого сумрака конюшни на двор и подставил лицо порхавшим снежинкам. Хозяин курганчи, удивительно высокий, весь в черном, что придавало ему еще больше величия, стоял посреди двора и смотрел снисходитель­но на гостя.

— Вижу, ваши недуги плохо поддаются лечению. С завтраш­него утра будьте любезны пить горячее молоко со свежим медом... с ургутским медом.

«С ypгутским» прозвучало многозначительно, и комиссар невольно вскинул голову. Мирза Джалал чуть поморщился.

— Вам что-то не нравится? — поинтересовался комиссар.

— Вы гость. А гостю надо знать обычаи народа, где он живет. И хлеб здесь не такой, как в России, и вода, и воздух, и... люди, И их вера, и обычаи. И даже лечиться приходится иначе.

Комиссар ребром ладони смел рассыпчатый снежок и уселся на доски айвана. Он смотрел на хозяина курганчи испытующе.

— Уважаемый Мирза, — заговорил он, — хоть я из России, а немного знаю местные нравы...

— Прекрасно! — насторожился хозяин. — Вы — русский. Рус­ские живут в России. Мы мусульмане. Мы живем у себя в Узбе­кистане. Когда человек приезжает в чужую страну, он встречает отчуждение и даже вражду, особенно, если он хочет заводить свои обычаи и порядки.

— А так ли прекрасны все здешние обычаи? Так ли они без­укоризненны?

— И у нас рядом с хорошим есть плохое и несправедливое. Но разве в России все хорошо? Едете к нам ниспровергателями зла, когда у вас самих есть зло.

Он остановился, потому что на лице комиссара, бледном, из­можденном, он прочитал нечто вроде улыбки.

— Скажите, зачем вы, узбек, ездили в Африку, Аравию, Индию и бог весть еще куда?— Он, видимо, не заметил, что у хозяина курганчи в недоумении вскинулись его густейшие брови, и продолжал: — Разве не для того, чтобы, исправлять в чужих странах плохие порядки и обычаи, водворять справедливость? За­чем вы, чужак для арабов, брали в руки меч, чтобы освобожд арабов от ига иноземцев, от всяких там инглизов, турок, французов, итальянцев? Да, тогда ваша сабля не висела на стенке михманханы, а рубила головы захватчиков.

— Йие! — простодушно поразился Мирза Джалал. — Вы меня знаете? Вы знаете обстоятельства моей жизни? Но, молчу, вы гость, а гостю не задают вопросов.

— Ничего. Я отвечу. Мы знаем вас, слышали о вас, товарищ Мирза Джалал, мы — коммунисты, рабочие, крестьяне, батраки России — здесь совсем не за тем, в чем вы сейчас меня упрекнули. Почему вы не допускаете, что есть люди, проникнутые высокими идеалами справедливости, что они беззаветно воюют против зла, гнета, рабства. Они, эти люди, отдают жизнь за свободу и счастье тех, кого они даже не видели в лицо, чьи обычаи для них, как вы сами сказали, чужие и непонятные. Таких борцов за высокие идеалы у нас называют большевиками. Пример таких людей вдохновляет.