Михаил Шевердин - Перешагни бездну

Чем выше красуется, тем ниже падать.

Амин Бухари

Что ты сравниваешь мою девушку с луною?

На щечках моей милой нет пятен.

И лицо ее никогда не бывает на ущербе.

Бестани

Прибежал Молиар, встрепанный, нетерпеливый. Его физионо­мия с круглой бородкой, круглыми щеками, круглыми глазами-вишнями излучала тайну. Он и начал загадочно:

— Мир наполнен непонятным. И все: солнце, луна, звезды — неясно... Все, боже правый, исходит из Египта...

— Короче, сын греха! — спокойно и властно остановил его, поглаживая свою ассирийскую бороду, Мирза Джалал Файзов. Больше чем когда-либо он походил сейчас своим спокоиствиеы и величием на изваяние ассиро-вавилонских царей. — Ближе к делу, почтенный.

Они сидели в малой ишанской михманхане, в доме ишана чуянтепинского Зухура Аляддина. Их приняли по всем законам гостеприимства. Стеганые подстилки оказались мягкими и чисты­ми, лепешки белыми и горячими, только что из тандыра, чай на­варистым.

Хозяин михманханы — он назвался родичем ишана Зухура — хлопотал у дастархана. Это был вкрадчивый, невзрачный человек с заросшим лицом, неряшливый. Про таких говорят: «Собачью шкуру на лицо натянул». О том, что он принадлежит к духовному сословию, говорила его белая чалма. Посуетившись и попотчевав гостей пловом, он ушел и больше не вернулся. За дверями все вре­мя что-то шуршало и двигалось, со двора доносились голоса. Ишикоч не выдержал и, оставив в чашке ширчай нетронутым, вы­скользнул из михманханы.

Пропадал он долго, вернулся солидно, вразвалку, переполнен­ный новостями, и долго не мог приступить к рассказу. Обидное слово Мирза Джалала Файзова нисколько его не задело. И, хихик­нув, он ошеломил его:

— Ее там, в хлеву, нет! — захлебнулся он от важности.— И хлева нет. Сломали хлев. Убрали глину. Подмели пыль. Чисто там, боже правый!

— Нет? Дьявольщина, — упавшим голосом чертыхнулся домулла. Он не сказал больше ничего, и это русское «Боже правый!» не резануло ухо, так велико было его разочарование.

Иначе реагировал на это Мирза Джалал. Он словно обрадовался . С шумом выдохнул из груди воздух, и на лице его появи­лось довольное выражение.

— Нет её? — бормотал он. — Что ж, теперь можно и в Самар­канд.

Мирза Джалал терпеть не мог путешествий, приключений. Он любнл посидеть спокойно за низеньким резным столиком в своей михманхане и полистать старинные рукописи. А ему приходилось путешествовать, испытывать самые неприятные приключения, уча­ствовать в самых неприятных событиях... И сейчас он просто обра­довался: оказывается, приключение не состоялось, событие не произошло и представилась возможность не торопясь и спокойно пропутешествовать домой в Самарканд к столику, к рукописям, к столь излюбленному уюту усадьбы в винограднике на ургутской дороге.

Но неуемный Ишикоч любил устраивать маленькие неприят­ности своим друзьям. Он хихикнул:

— Ее нет в хлеву… Уже нет, боже мой, и другой... этой Ульсун-ой нет.

Домулла вскочил.

— Увезли? Спрятали?

— Которая постарше, той нет, увезли в Пенджикент, а та, другая, здесь, в кишлаке... — выпалил маленький самаркандец. И он побежал неслышно по паласу в своих мягких ичигах, так же неслышно приоткрыл двери. Казалось, он хочет кого-то впус­тить, чуть ли не саму несчастную узницу. Но нет, он лишь посто­ял на пороге и послушал. Затем беззвучно пробежал назад и, усевшись между домуллой и Мирза Джалалом, быстро зажуж­жал:

— Они все в михманхане,— шипел он.— Меня не видели. Не заметили. Аксакалы подумали, наверное, он человек оттуда. Ишан Зухур подумал. Он плохо видит... Вот-вот помрет. Про меня подумал: наверное, он из аксакалов... «Это эмирский человек»...— подумал.

— Эмирский человек? — встревоженно перебил домулла.— Ка­мой эмирский человек? Оттуда?

— Оттуда... Оттуда... Не перебивайте меня, Микаил-ага, пожалуйста, не перебивайте, а то я забуду... Вот и забыл... Нет, вспомнил . Я все слушал, что они говорили и по-персидски, и по-пуштунски, и по-арабски...

Своих достоинств Ишикоч не умалял. Он любил прихвастнуть своим житейским опытом и знанием языков. Послушать его, он и по-китайски, и по-английски, и по-тибетски говорил. Но в одном он был тверд — не привирал. И потому, хотя то, что он сейчас рассказал, больше походило на небылицу, ни Мирза Джалал, ни домулла ему не перечили, не мешали.

Судя по его словам, он сумел пробраться к ишану Зухуру на очень важное сборище и остался незамеченным. Впрочем, зачем понадобилось ему из своего присутствия в ишанской михманхане делать тайну, Ишикоч и сам не знал. Толкнула его на такой шаг природная ходжанасреддиновская изворотливость. В ишанской михманхане он, оказывается, восседал даже на почетном месте. Он ничуть не терялся и выглядел, видимо, в своем татарским камзоле, с массивной часовой стальной цепочной поперек кругло­го солидного брюшка, в маленькой казийской белой чалме вполне своим в кругу собравшихся у ложа Зухура чуянтепинских акса­калов. А так как маленький самаркандец ко всему тому имел су­фийские познания в богословии и юриспруденции, то и в беседе он не оплошал.

— Они говорят: воевать Европа хочет с большевиками, и прин­цесса им понадобилась, чтобы им в войне помог Союз Наций, они имели в виду Лигу Наций. Там в золотом дворце в городе Женив на озере с холодной водой живет одна русская княгиня, вроде жена Детердинга, которая приказала найти прокаженную дочку эмира бухарского, девушку с золотыми косами, ту самую, которую, они говорят, большевики мучают в подземной тюрьме. А Курширмат, командующий ферганской армией ислама, выехал из индийского города Пешавера через Памирские горы и Алай в Чуян-тепа забрать ту принцессу. Хочет отвезти ее в Бомбей, где тибетские доктора знают лекарство от проказы. А потом мать принцессы — ференгийка, которой эмир подарил восемнадцать миллионов фунтов стерлингов, когда бежал из бухарского арка,— куда-то пропала, и теперь неизвестно, где она, то ли в России, то ли в стране Ференгистан. А живой бог Ага Хан, если найдут те деньги, хочет продать Курширмату и Ибрагимбеку двести тысяч винтовок и миллион миллионов патронов, а также пушки, снаря­ды, чтобы эмир совершил поход на Бухару и Самарканд и сел на свой престол. И к тому же говорили, что Британия и Франция уже начали войну против Москвы. И что царские генералы со­брали войско в Польше идти войной на Москву, а эмир бухарский уже написал в своем дворце Кала-и-Фагту большую исламскую фетву с объявлением джихада. И все правоверные мусульмане вынули мечи из ножен и нападут на безбожные колхозы, казнят советских работников, а скот и землю отдадут обратно хозяевам-баям. А всех женщин, которые поддались соблазнительным сло­вам большевиков и, сбросив паранджу и чачван, пошли в ликбе­зы, побьют камнями. Столько вот наговорили у ложа ишана Зухура.