Михаил Шевердин - Перешагни бездну

Совсем как в ту ночь, когда в ворота постучал комиссар Микаил-ага. Он вторгся в мирный виноградник, все перевернул в тихом золотистом мирке, захлестнул своей энергией.

Нет уже ни виноградника, ни тахты, ни мальчугана. Сахиб Джелял вздрагивает и поднимает голову. Странный звук раздался в михманхане. Кто-то кашлянул, что ли?

Нет покоя, нет мира. Он снова на тревожных дорогах странствий.

Благосклонность властителя подобна веж­ливости

кошки в обращении с мышью.

Алишер Навои

Звание моё — раб, а место моё у двери.

Дэдэ Коркуд

Внезапно Сахиб Джелял поднялся и пошел к дверям. Его оста­новил удивительно знакомый голос:

— Достопочтенный хозяин, не удостоите ли вы нас своим любезным взглядом!

— Кто здесь?

К безмерному своему удивлению, Сахиб Джелял обнаружил, что в михманхане он уже не один. У самой стены сидел непонятно откуда взявшийся Ишикоч, привратник, лентяй и спорщик, кото­рый должен был в данную минуту находиться отсюда по меньшей мере в тысяче верст в тихой курганче на ургутской дороге.

Сидел Ишикоч и улыбался. Улыбались не только его губы и рот, обнажая удивительно белые на темном лице зубы. Улыба­лись щеки, бородка, монгольские усы, выпуклые глаза. Весь он излучал улыбки, тысячу и одну улыбку.

Если бы регистанский минарет стронулся с места и пришел «на своих двоих» в Кала-и-Фатту, Сахиб Джслял удивился бы меньше. Да, в михманхане муллы Ибадуллы Муфти, небрежно раскинувшись на ватных подстилках, сидел Ишикоч и улыбался в свою круглую с рыжеватыми подпалинами бородку. И своей улыбкой, вернее, своими разнообразными улыбочками он, видимо, старался показать, что он доволен: во-первых, тем, что увидел после столь длительного расставания любезного своего хозяина и благодетеля, во-вторых, тем, что сумел удивить его своим неожи­данным, неправдоподобным появлением в Кала-и-Фатту.

Когда стало известно, что девушку Монику басмачи увезли из кишлака Солнечной стороны через Зарафшан на юг, Ишикоча хо­тели отправить в Пенджикент с запиской, но он заупрямился, не хотел ехать, рвался на юг. Ему доказывали, что он принесет боль­ше пользы, если предупредит коменданта гарнизона, чтобы тот дал знать в Термез и Патта Гиссар и вообще на все пограничные заставы. Ишикоч, ругая и проклиная всех и все, уехал, и с тех пор его не видели.

Как он оказался в Кала-и-Фатту? Что он здесь делал?

Маленький самаркандец округлил и без того свои круглые гла­за, и, приложив палец к плоскому своему носу, предостерегающе зашипел:

— Тсс!

— Тауба! Клянусь! Не важно, почему и как вы очутились здесь, — тихой скороговоркой произнес Сахиб Джелял. — Пора­жает меня одно: вы что же, скорпионом сквозь стену проползли, господин колдун?

Он взял себя в руки и был уже в состоянии говорить с добро­душной иронией, снисходительно, шутливо, как он обычно разгова­ривал с Ишикочем в курганче.

Вообще, что можно подумать, обнаружив Ишикоча в жилище самого кляузного, самого страшного человека из окружения эми­ра. Жизнь научила Сахиба ни во что и ни в кого не верить. И сей­час, когда опасности подстерегали в каждом закоулке дворца, он разглядывал всю в улыбчатых морщинках физиономию Ишикоча так, что тот завертелся, как на сковородке... Улыбка не исчезла с его эфиопских губ, но слиняла, сделалась жалкой. Всем тулови­щем он повернулся к стенке и оттянул пестроцветную пянджширскую набойку. Под ней обнаружилась резная дверка. Затем по­вернулся к Сахибу, расправил сюзане и прошепелявил:

— Жапашный выход... Для жапашных гостей...

— Я спрашиваю, что вы здесь делаете, господин?..

— Молиар. Здесь нас зовут Молиар — купец, то есть базарчи, разъездной купец. Расъесшаем по мушульманским штранам...

Он приподнял уголок паласа, затем оттянул край лежавшей под ним циновки и обильно сплюнул. С невозмутимым видом прикрыл циновкой и паласом зеленую жвачку из насвая и слюни и заговорил теперь внятно и быстро:

— Ассалам алейкум! Нас зовут Молиар-базарчи. Мы прибыли прямешенько из преславного города Самарканда, который еще пророками прозван Ликом Земли. Мы — посланный ишаном Хаджиахрарским к самому знаменитому во всем мусульманском мире господину Ибадулле, великому нашему молитвеннику. Не обессудьте, если по невежеству я причинил вам — столь важной, судя по вашей бороде, высокопоставленной особе — беспокойство. Вы не казикаланом ли состоите при особе эмира?

Молиар привстал поспешно и, прижав забавно толстые ладош­ки к выпирающему животику, плотно обтянутому белым камзолом, принялся отвешивать поклоны, но не Сахибу, а в сторону выходя.

Уголком глаза Сахиб разглядел среди драпировок, занавесов и ковров шарообразную громаду Ибадуллы Муфти. Мулла явно притаился, но неудачно. Его выдало оглушительное, звериное какое-то сопение. Так сопит надрывно и бурно вол, ввалившись после дня работы в свой хлев.

«Ишикоч ловок. Вовремя спохватился. Мы вовремя спохвати­лись, — думал Сахиб. Но нельзя было спрашивать, как он попал сюда. — Плохо, если мулла слышал. Из жира своего вылезает... подслушивает. А как и зачем приехал Ишикоч, придется выяс­нить».

— Одного не пойму, — вслух заговорил Сахиб. — Вы, я вяжу, почтенный мусульманин, господин... мм... как вы изволили име­новать себя, Молиар. Почтенный по виду коммерсант, почтенного возраста. Что вам вздумалось выскакивать прямо из стенки и, так сказать, удивлять почтенных гостей святейшего ишана... Тауба! Недостойная шутка, простите.

— Извините! Прошу извинения, господин казикалан! Извините, господин кушбеги! Не иначе вы кушбеги, господин. Кто же до­стоин носить такую уважаемую, в два гяза длины бороду и чалму, подобную куполу Гур-Эмира. На нее цельная штука индийском кисеи ушла, не иначе, господин визирь...

«Он шутит, балагурит. Значит, он прежний? И он шутками, бол­товней показывает, что он прежний, — думал Сахиб. — И все же, что он делает в Кала-н-Фатту?»

Не требовалось особой проницательности, чтобы разобраться в поведении Ишикоча. Он строил из себя шута. И не потому, что у него натура шутовская. Молиар растерялся, застав своего хо­зяина в михманхане Ибадуллы Муфти, и изрядно перетрусил. Его глаза-сливы крутились колесом прялки. Его толстые расшлепанные губы кривились. Пальцы прыгали по белому камзолу и толстой серебряной цепочке от часов. Если бы только Молиар предвидел такую встречу, мог предвидеть, он бы знал, как держаться. Уже несколько месяцев как они с Сахибом Джелялом расстались. Со­бытия разделили самаркандцев сотнями верст дорог и пустынь... Но мир тесен... И вот они сидят друг против друга в михманхане духовника самого эмира бухарского, в тайной его канцелярии «Сир-ад-Давлят», при одном упоминании которой озноб смерти пробегает по спине. Оба почему-то вспомнили о «пытке брасле­том», пытке, которую придумал, мулла Ибадулла и которую не выдерживали даже самые сильные духом и телом.