Михаил Шевердин - Перешагни бездну

Совести у него на грош. Но для чего ему этот грош,

если можно его обменять на золото?

Фараби

Вражда меж двух людей — огонь, а зло­вредный

сплетник уподобляется подносчи­ку хвороста.

Ахикар

В поясном поклоне ловчий снял с руки Сеида Алимхана охот­ничьего ястреба и, пятясь, отступил по траве на два шага.

— Иди, Сагдулла!.. Ловчая птица... зверя... хватает хорошо... Дай порезвиться... посмотрим...

— О, ваше высочество, взлетит он, подобный славе вашей, гос­подин.

Беркут захлопал сильными крыльями и заклокотал, вроде по­нял. Сагдулла сорвал красный с бубенчиками колпачок с головы птицы, вскочил в седло и гикнул. Из-под копыт брызнули комья зеленого дерна, и всадник кинулся карьером поперек прибрежной луговины.

— Занятия для эмиров! — заметил индус в малиновой чалме.— Исламскими хадисами охота с ловчими птицами дозволена, если не ошибаюсь...

— Ошибки нет... можно... поощряется...

Самодовольная усмешка вздернула губы Сеида Алимхана. Он проследил за быстро удаляющейся фигурой всадника и перевел взгляд на верблюжий горб холма, где в знойной мари маячили охотники его свиты. Густо-синяя небесная твердь прижималась к пустынной долине, к серо-желтым бокам Гиндукуша, в ущель­ях которого темными пятнами прятались плоскокрышие селения пянджширцев.

— Сокольничьи всегда были в чести у мусульманских влас­тителей,— продолжал индус.— И неправда ли, что «кушбеги» — господин птиц» — высший сановник у вас в Бухарском ханстве, Главный сокольничий — он же премьер.

— Птичник... премьер...— пробормотал эмир. Он явно был не­доволен: напоминание о Бухаре не ото всех и не всегда приятно.— Птичий разговор... не нужно... Нужен важный разговор... сейчас... Зачем вы приехали?.. Причина вашего приезда? А? Какая?

Но индус казался увлеченным зрелищем охоты. Он показал рукой вдаль.

— Смотрите! Бесподобно. Лиса! Он заполевал лису. Отушчный сокольничий, отличная птица! Отлично вы сделали, что приехали несмотря на ваш… ваше недомогание.

Застывшее лицо индуса оживилось иронической улыбкой.

— Наш... новый... доктор... Опытный... принял меры...— Эмир, испытывая все большую неприязнь к индусу, осмелившемуся на­мекать на нехитрую его уловку, резко заметил: — Напрасно вы приехали... не посоветовались... пришлось мне, больному, трястись в седле... Испугался за вас. Местность здесь пустынная... Стреля­ют... случайная пуля... Опасность!

Лицо индуса покривилось. А эмир все настаивал:

— Ловчие птицы... птичья охота... развлечение для любителей верблюжьего помета... арабских кочевых шейхов... или... для по­томков обезьяньего вашего царя Ханумана... для индусов-раджей... Пусть увлекаются, а мы... так, иногда развлекаемся... Чего же хо­тят джентльмены, пославшие вас? Я вас слушаю.

Напоминание о темных делах индуса в Аравии в годы мировой войны прозвучало слишком обнажённо. Сеид Алимхан совсем уж не так расслаблен и равнодушен ко всему.

Вероятно, индуса в малиновой чалме вполне устраивало иметь дело со слабовольным, обессилевшим от излишеств, погрязшиы в фанатизме, отупевшим беглым князьком. Таким и считался в англо-индийских кругах Сеид Алимхан. Перед выездом Шоу нэ Пешавера мистер Эбенезер Гипп описал его впавшим в состояние, близкое к маразму. И не без оснований. Мусульманские радения — зикры, изнурительные паломничества, многочасовые молебны, шествия суфийских дервишей, гаремные развлечения, базмы — оргии с бачами, курение гашиша — все говорило, что эмир впал в кликушество. Он жил, самоустранившись от политики и госу­дарственных дел. Даже всесильный британский посол не ног похвастаться, что его сотрудникам удалось проникнуть в Кала-и-Фатту, в Бухарский центр. Так и стоял дворец загадочным ос­тровком среди бури событий, прокатившихся по стране.

Сегодняшний дальний выезд на охоту оказался возможным лишь потому, что страсти в окрестностях столицы утихомирились и стрельба поутихла.

— Дело есть дело,— сказал, спешившись с коня, индус,— я про­ник в ваш замок не без риска. Я ищу не приключений, у меня — дела.

— Говорите...— живо подхватил Сеид Алимхан.

Куда делась размеренность сонливых мыслей, размягченность, черт его лица. Весь он ожил. Он чуял добычу.

— Наступает час больших решений. Обстановка в России кри­тическая. Советское государство в кризисе. Медлить нельзя. Итак, наше предложение.

— Ваше? :

— Да, наше... Итак, эмират восета на вливается. Трон предков в Бухаре, дворец в Арке, десять миллионов подданных возвращают­ся под вашу высокую руку. Материальные потребности и честолю­бив ваши вполне удовлетворены, а?

Слова индуса в малиновой чалме прозвучали довольно напы­щенно и неуместно здесь, в пустынной долине, где свидетелями встречи были лишь сентиментальные цветочки горных лугов, а слу­шателями хохлатые жаворонки. Но индус в малиновой чалме, во­преки собственным заверениям, любил приключения и напускал на себя таинственность.

— Будем серьезны,— заметил он.— Птички эти милы и напо­минают мне юные годы в зеленом Уэльсе, но кто поручится, что горный ветерок так уж невинен, что горное эхо не слишком звучно и что слух у наших друзей не чрезмерно остер. Я представитель торговой фирмы «Шоу и К 0», так и прошу меня именовать впредь.

Он покривил тонкие безжизненные губы, что означало улыбку. И от этой улыбки Алимхана передернуло. Он промолчал, оскорб­ленный снисходительностью тона. Разговор продолжал мистер «Шоу и К°», который говорил веско, безапелляционно, всем ви­дом показывая, что в ответах не нуждается.

— Речь идет, — продолжал Шоу, — об известном вам «плане Керзона». Руководит операцией, как и в 1917 году, Англо-Индийский политический департамент. С моими полномочиями вы озна­комлены.

Шоу сделал паузу. Но эмир не издал ни звука. Лицо его сделалось еще белее, еще мучнистее. Что-то привело фирму «Шоу и К°» в хорошее настроение. Возможно, то, что эмира разговор явно волновал.

— Речь шла о превращении территории от Босфора до Китая во всесокрушающий таран, чтобы пробить брешь в стене больше­вистской революции. Такова была задача в то время. Но действо­вали недостаточно жестко, непоследовательно. Что же, тогда не получилось. Россия выстояла. Сейчас наступил момент ударить тараном по самому слабому месту стены — по Туркестану. Вы что-то сказали?

Нет. Эмир по-прежнему хранил молчание. Он отвел глаза в сторону и пухлой ладошкой поглаживал жесткий волос гривы коня.

«Шоу и К 0» и не ждал ответа. Эмир и так вот уже многие го­ды, со времени своего бегства из Бухары, знал свой удел — молчать и выполнять все, что ему указывал Англо-Индийский политиче­ский департамент. Да что оставалось делать? Департамент — мо­гущественное звено в колониальной империи Великобритании. Руководители его очень не любят, чтобы их дела предавались гласности, но требуют выполнять свои указания беспрекословно.