Михаил Шевердин - Перешагни бездну

И теперь Монику по внешнему облику никто бы не отличил от любой принцессы и притом настоящей, а не такой, как те «приниессы»-авантюристки, которые нет-нет и «осчастливливали» своим наездом Индию и многие страны Востока. Совсем недавно в горо­дах Северо-Западных провинций Индостана «блистала» некая принцесса Савойского королевского дома, обвораживая всех свои­ми мрамороподобными плечами и греческим профилем. Но разве своим вульгарным поведением, развязанностью, пошлостью выра­жений, срывавшихся у нее с уст, она могла идти в сравнение с изыс­канными манерами ее высочества принцессы Алимхан? Не извиня­ло итальянку и то, что она явилась в Пешавер с рекомендательны­ми письмами друга мистера Эбенезера — самого лидера британ­ских фашистов сэра Освальда Мосли — по важнейшему, сугубо конфиденциальному делу — изучить настроение колониальных чи­новников и местной туземной знати и прощупать, как отнеслись быв Индии к тому, а вдруг в Англии произойдет нечто похожее на захват власти вожаком чернорубашечников Муссолини... «Дела делами, — раздумывал мистер Эбенезер, — но Освальду не мешало быподыскать более порядочную особу. Взять хотя бы нашу Монику. Дикарка, а ведет себя, будто провела уже десяток сезонов в Лон­доне».

Жизнь в пансионе привила Монике не только умение со вкусом одеваться, причесываться, ухаживать за своим лицом, но и приви­ла удивительно тонкий — мистер Эбенезер сказал бы — аристокра­тический—«шарм» великосветского салона. Нет спору, природа одарила «азиатку» отличными данными, но ведь даже алмаз нужда­ется в шлифовке. Все поражало в Монике: живость ума, грация английской леди, манера разговора, умение владеть чувствами.

Но, тсс... Мистеру Эбенезеру вдруг показалось, что он говорит вслух, и он спохватился. Моника для широкой публики пока ника­кая не принцесса. Она .. племянница королевского колониального чиновника Эбенезера Гнппа, эсквайра, при-ехавшая из Англии по­гостить в пешаверском бунгало своего любимого дядюшки.

Все шло по заранее составленному и утвержденному расписа­нию. Беда лишь в том, что Эбенезер Гипп, личность неглубокая, упрощенная, был слабо осведомлен во всех областях, кроме вопро­сов, непосредственно входивших в его прямые служебные обязан­ности. Он не обладал воображением и фантазией и не отличался способностью предусмотреть неожиданности, кроющиеся в челове­ческой природе.

Ландо, запряженное парой гладких, с лоснящимися мясистыми крупами выездных рысаков, резко подпрыгивало и тряслось по пыльной пешаверской мостовой. И мысли мистера Эбенезера Гиппа тоже прыгали и колко отдавались надоедливой болью в висках.

Постоянно ему, мистеру Эбепезеру, чиновнику Англо-Ипдийского департамента, навязывают самые нелепые, неправдоподобные дела. Так и в данном случае: шутка ли — выдрессировать, обучить уз­бекскую крестьянку светским манерам, английскому языку, циви­лизованным привычкам вроде пользования ванной, душем и про­чее. Превосходная в этом отношении воспитательница мисс Гвендолен-экономка сумела к тому же поразительно быстро преподать Монике начатки некоторых наук и музыкальной грамоты, приохо­тить к чтению книг, обучить умению вести непринужденную свет­скую беседу — к счастью, по-французски мадемуазель дикарка го­ворит с парижским акцентом — и, наконец, искусству верховой езды.

Но в шестнадцать лет девчонка остается девчонкой... И не раз уже мистер Эбенезер убеждался в том, что от Моники можно ожи­дать самых необузданных вспы-шек. И внешность вылощенной мисс ни в какой мере не мешала мистеру Эбенезеру подозревать в Мо­нике коварство и хитрость. Он еще не соглашался с мисс Гвендолен, которой претили грубые определения — «азиатка», «дикарка», «змея» — и которая мирилась лишь со «змейкой»—очаровательной, коварной змейкой, потому что она и сама догадывалась, что голу­боглазая Моника совсем не кукла и не сказочная пери.

«Несчастная девочка столько перенесла, испытала. Побывать в лапах злодеев и остаться невинной... Чудо! Один этот подонок, претендент в женихи, потомок кокандского хана чего стоит со сво­им одним глазом...» И мисс Гвендолен улыбалась чему-то. Её улыбку можно было счесть нежной, а при желании, и зловещей. Те, кто узнал мисс экономку пешаверского бунгало получше, говори­ли: «Ее небесному облику позавидовал бы и ангел, возвещающий славу всевышнему, но в душе она «бэдлот». В применении к такой изящной, такой очаровательной, такой элегантной особе столь вуль­гарное прозвище, которое означает просто «дрянь», могло пока­заться чудовищным, но при общении с ней у Моники и её подружек по несчастью глаза вспыхивали гневом и отчаянием. Давно уже Моника разобралась, в чьи руки она попала. Бунгало жило своей размеренной, чопорной жизнью. По обширным, строго убранным залам, отделанным темными панелями мореного дуба, неслышно скользили белые фигуры боев-индусов; за завтраком и обедом си­девшему в одиночестве за длиннейшим столом мистеру Эбенезеру прислуживали два высокомерных лакея-англичанина во фраках. Хозяин бунгало получал достаточное содержание, чтобы поддержи­вать у себя дома самый аристократический этикет.

С первых шагов Монику окружила обстановка респектабельности. Мистер Эбе-незер зубами вцепился в респектабельность! Мистер Эбенезер отличался респектабельным свойством — чисто англосак­сонским отсутствием любопытства, конеч-но, в рамках изысканной вежливости. Мистеру Эбенезеру поручили воспитывать, просвещать, укрощать высокопоставленную особу... принцессу. Он это и делал со всей присущей ему респектабельностью, а остальное его не каса­лось.

Мистер Эбенезер считал себя совершенным, выдержанным ко­лониальным администратором. Он полагал, что англосаксы явля­ются избранным народом среди народов земного шара, а потому англичане, и в том числе он — англичанин Эбенезер Гипп, — пред­назначены испокон веку стоять над всеми. Мистеру Эбенезеру-англосаксу была свойственна самоуверенность, резко выраженный эгоцентризм, самомнение поистине непомерное, но в то же время он отличался наивностью, непроницательностыо, переходящей а черствость. Что творится в душе Моники, он не знал, да это его и не интересовало. Она попала к нему в руки довольно-таки непри­ятного вида гусеницей или личинкой. Сейчас он уже довел ее до состояния привлекательной куколки и мог рассчитывать, что в не­далеком будущем из кокона выпорхнет блестящая, даже роскошная бабочка. Лишь бы ему не мешали.

И он трудился. Ни одному волу не приходилось столько рабо­тать, сколько мистеру Эбенезеру. Он стоял вечной тенью около Моники, поправлял каждое её слово, контролировал каждое движение, каждый шаг. Когда она обедала, он стоял за её стулом. До­статочно девушке было взять салфетку не так, разрезать мясо не так, выпить воды не так, и моментально следовал удар по руке, не сильный, но болезненный, запоминающийся. А выговоры и нраво­учения повторялись без конца с точностью поразительной и со столь же поразительной монотонностью. Девушка могла сколько угодно возмущаться, но мистер Эбенезер оставался спокойным в своей спеси и абсолютно невозмутимым в своем респектабельном англо­саксон-ском достоинстве. Он ни разу не крикнул на неё, ни ра­зу не повысил тона. Он оставался невозмутим. Но и девушка ока­залась достойной своего воспитателя. Она не плакала, она не про­лила ни слезинки.