Богдан Сушинский - Саблями крещенные

— Хорошо, капитан, попытайтесь. Это было бы почти невероятно, если бы ваш замысел удался.

— Наш общий замысел, господин пленник «Альмансора», наш общий.

— И еще, капитан. Если графиня вдруг заупрямится и все же решится идти к генералу с просьбой об освобождении…

— Что совершенно не исключено. И я даже буду рад, если она действительно заупрямится.

— Посоветуйте ей, в таком случае, немного затянуть переговоры. Хотя бы на несколько дней.

Уже взявшись рукой за дверь, капитан внимательно посмотрел на Гяура.

— Растянуть переговоры на несколько дней может просить только пленник, рассчитывающий на побег, — довольно жестко объявил он. — Так или нет, дьявол меня рассмеши?

— Как всякий оказавшийся в плену воин, я имею право мечтать даже о таком спасении. Иначе я не быт бы воином.

— Мне очень жаль, полковник, но я не могу допустить вашего побега. В противном случае меня не только отстранят от должности капитана судна, но и изгонят из армии. А я не князь, как вы, и никакой принц вступаться за меня не станет. Перед вами всего лишь окончательно обедневший дворянин, дьявол меня рассмеши.

— Да, было бы жаль, если бы вы лишились такого корабля. Тем более что поговорка у вас будто специально заготовлена на тот случай, когда вас признают морским волком.

Увы, король почему-то слишком долго не удостаивал Оливеберга аудиенции. То Его Величество был слишком занят, то чувствовал себя нездоровым, то принимал посланника бранденбургского курфюрста или же попросту никого не принимал…

Граф де Брежи и Оливеберг потеряли почти четверо суток, прежде чем сумели наконец пробиться к монарху, в приемной которого уже давно никто не толпился — предпочитали обращаться с жалобами и прошениями к королеве, а то и канцлеру Оссолинскому. Больной, обреченный, униженный недоверием и подозрительностью сената, низверженный до смотрителя королевского дворца или ритуальной статуи, Владислав уже мало кого интересовал. Само его пребывание в этом мире многих начинало угнетать, как угнетает не в меру затянувшееся прощание с гостем, разлука с которым с самого начала особого огорчения не вызывала.

— Как трогательно, что среди прочих забот королева-мать Анна Австрийская и кардинал Мазарини нашли время вспомнить о генеральном писаре Хмельницком, — сухо, словно ни к чему не обязывающую молитву, пробубнил Владислав, откладывая переданное ему Оливебергом письмо в кучу всяческих скопившихся у него бумаг.

— Это совершенно очевидно, Ваше Величество.

— И, что самое странное, даже чин его сумели запомнить, — улыбнулся тонкими сжатыми губами. Так же холодно и саркастически улыбалась сейчас губами короля стоящая за ним история Польши. Хотя, возможно, он уже не осознавал этого. Слишком уж привык к тому, что это король сотворяет образ истории Польши, а не история — образ короля. — Как им это удалось?

— Не без помощи людей, которым не хочется, чтобы обвинения, предъявляемые полковнику Хмельницкому, тенью ложились, простите, на авторитет и честь короля Польши, — заметил Оливеберг.

— Признаться, я и сам не всегда могу вспомнить этот странный чин — «генеральный писарь войска реестрового казачества», — угрюмо завершил свою бледную, как и его лицо-маска, мысль увядающий король. И только сейчас Оливеберг понял, сколь некстати оказался его визит.

— Кардинал Мазарини, как и Ее Величество королева, все же надеется, что это письмо поможет вам, а значит, и полковнику Хмельницкому.

Что он еще мог сообщить королю в те несколько минут, которые были отведены для аудиенции? Рассказать, сколько усилий стоило заполучить это письмо? Жизни скольких людей были погублены или подвергались опасности, пока послание было доставлено в Польшу? Но Владислава IV это просто не интересовало. Как и чувства человека, сумевшего доставить письмо и теперь понявшего, что в Варшаве могли спокойно обойтись и без этого послания. Теперь уже могли.

— Оно конечно же пригодится, — словно бы спохватился король. Усталые, выцветшие глаза его медленно поползли по стене справа от Оливеберга. Посланник невольно перевел взгляд туда же и увидел портрет женщины, несомненно королевы. Но это была не Мария Гонзага.

«Неужели мать Владислава?» — Оливеберг пытался припомнить ее имя, но, к стыду своему, не смог. Вспомнил только, что отец был сыном шведского короля Иоанна Вазы и королевы Катерины Ягелонки, сестры Анны Ягелонки, бездетной вдовы Стефана Батория. Историю Швеции он знал куда лучше истории Польши.

— Но сейчас Хмельницкого обвиняют и в иных прегрешениях, точнее, во многих.

— Так помогите же ему, Ваше Величество, — простодушно попросил Оливеберг.

Король растянул сжатые губы в некоем подобии улыбки. Нечто похожее он уже слышал. И не только в связи с делом Хмельницкого.

— Вы не смахиваете на обычного гонца. Тем более — на шведского подданного, взявшегося, среди прочего, доставить и это письмо. В чем заключается ваш интерес к полковнику?

Оливеберг ждал этого вопроса и больше всего опасался его.

— Вижу в нем будущего гетмана Украины.

— Даже так? Все вокруг стараются увидеть то, чего уже не в состоянии увидеть я, — еще больше помрачнел король. И поднялся. — Передайте кардиналу Мазарини, что мои подданные находятся под моей защитой. Куда менее меня удивило бы, если бы его просьба касалась подданного короля Франции.

— Будет передано дословно, Ваше Величество, — склонил голову Оливеберг.

— Кстати, недавно я уже выслушивал полковника. Хотите встретиться с ним?

— Не знаю, будет ли в этом необходимость, — деликатно избежал твердого «да» Оливеберг.

Король подошел к окну. Там, за ним, вершило свой круговорот влажное, ветреное предвечерье. Ветки клена тянулись к окнам королевского замка, не ведая, что эта аудиенция им явно не по рангу.

— Впрочем, я выслушал его и тогда, когда полковник только-только вернулся из Франции. — Оливеберг удивился: прозвучало как оправдание. — К сожалению, это произошло несколько позже, чем сюда успел дойти слух о его сговоре с принцем де Конде.

Ветки промерзшего клена тянулись к лику короля, пробуждая в нем нечто земное и обыденное, давно вытравленное из души и из выражения лица высокомерным этикетом да особым воспитанием Его Величества.

— Удивляет, что он сумел дойти подозрительно быстро.

— Но подозрительность эта вполне сравнима с подозрительностью переговоров между полковником и принцем де Конде. Короли, как и дипломаты, тоже умеют хранить тайны. — Тут Владислав впервые ухмыльнулся. Ему самому показалось забавным, что он еще в чем-то пытается заверить своего гостя. — Поскольку и для королей важно знать истину.