Багдан Сушинский - Путь воина

— За живых! За воинскую славу рыцарства, на каких бы полях сражений она ни проявлялась, — провозгласил первый тост все еще живой среди живых гетман Хмельницкий, обведя всех сорок наиболее знатных польских офицеров взглядом победителя.

— За славу рыцарства, — мрачно поддержали его несколько поляков, чьи голоса тотчас же потонули в воинственном кличе украинских полковников.

Все плененные аристократы сидят здесь. Во главе с раненным в шею и руку польным гетманом Калиновским. И все они пьют и будут пить за те тосты, которые станет провозглашать он, гетман всея Украины.

Кто там брезгует угощением? Кто решится не поддержать тост? Он, Хмельницкий, пока что пиршествует с побежденными, но ведь он может пиршествовать и на их черепах.

— За лучших воинов войска польского, проявивших в этом сражении священные образцы храбрости и мужества!

— За лучших воинов, что остались там, в урочище Гороховая Дубрава!

Пьют все.

Водки не жалеть.

Все равно она добыта в обозах тех, кого ею угощают. Как и все эти яства, от которых ломятся столы.

Пир с побежденными, на костях побежденных — и за их счет… Вот высшая цель любой победы, какой бы ценой и с какой официальной версией она бы ни добывалась [46] Исторический факт. После разгрома поляков под Корсунем, гетман Хмельницкий устроил пир, на который были приглашены все старшие офицеры польской армии, оказавшиеся у него в плену. .

Кто посмеет узреть в этом несправедливость? Любая несправедливость, освященная мечом, становится высшей справедливостью, поскольку утверждается в качестве таковой этим же мечом.

— За то, чтобы это сражение было последним, — поднялся из-за стола полковник Ганжа. — Пусть поляки чтят своего короля и своих епископов, а казаки — своих гетманов и своих православных святых!

Опустошил розоватый кубок из венецианского стекла, чуть отвернувшись от стола, подбросил его и рассек на лету.

— За последнее сражение!

Для кого последнее? Для победителей, которые отныне могут диктовать свою волю на всей территории от днепровских порогов до Вислы?!

Для побежденных, которые отныне вынуждены будут увести в Польшу все свои гарнизоны, разрушить крепости и замки?

Для крупнейших польских магнатов, чье благополучие веками строилось на окропленной Божьей слезой украинской земле и на окропленных соленым потом кровавых крестьянских мозолях?

— За последнее сражение, после которого кони наши будут напоены из Вислы!

Кто там из пленных поднялся? Кто схватился за пустые ножны?

— За саблю хочешь схватиться, — подступился к гордецу полковник Мрозовицкий [47] Сотник, а после Корсунской битвы — корсунский админполковник Станислав Морозенко (настоящая фамилия — Мрозовицкий). Одна из наиболее загадочных личностей времен освободительной войны. Непревзойденный фехтовальщик. Аристократ, получивший образование в Краковском и Падуанском университетах. Прекрасно владел несколькими европейскими языками. Какое-то время служил при дворе короля Владислава IV, где считался одним из образованнейших придворных. Мотивы, заставившие его стать сначала реестровым казаком, а затем и присоединиться к восставшим, — неясны. В июле 1649 года погиб при штурме крепости Збараж. ,сабельная его душа! А что, ему позволено. Лучший из фехтовальщиков, уже признанный первой саблей войска!

И замерло пиршество.

— Вот тебе оружие, — выхватил его из ножен первого подвернувшегося под руку казака.

— Не брезгуй, шляхтич, перед тобой польский аристократ, избравший своим рыцарским орденом казачество.

Короткая яростная схватка. Какой-то замысловатый финт, какой-то немыслимый выпад. И в падении, с разворота, скользящий удар саблей в висок. Еще один удар, уже не мести, а милосердия.

Бокалы подняли все вместе.

Прекрасное фехтование!

Потрясающий удар!

Есть кто-либо на просторах от Дона до Вислы, кто достойно сразился бы с полковником Мрозовицким?

Нет достойных!

За лучшую саблю шляхетной Польши! За польское оружие! За рыцарскую честь, доставшуюся сынам Польши еще от рыцарей Грюнвальда.

— Про Украину забыли, поганцы! — мрачно удивился полковник Ганжа, самоубийственно наполняя водкой пустые ножны сидевшего рядом польского полковника. — Совсем страх потеряли! За чьим столом роскошествуют?!

— Пей. Пей, тебе говорят! — настойчиво подбадривал кто-то из казачьих атаманов польского офицера. — Чье оружие славнее — это мы вам под Варшавой покажем. Причем очень скоро.

Почти никто не обратил внимания, как через заслон личной охраны гетмана прорвался полковник Урбач. Как вздыбил коня, да так, что чуть не выбил копытом кубок из рук Хмельницкого.

— На кол захотел, чернь поганская?! — изумился гетман.

— Весть принес.

— На пиру вестей не принимаю.

— Эту примешь, гетман, — уверенно проговорил Урбач, недоверчиво оглядывая пиршествующих. — Только не хотелось бы при всех.

— Говори. Теперь и здесь — можно.

Начальник гетманской разведки вновь настороженно осмотрел своих и чужих, не доверяя ни тем ни другим. Слишком хорошо знал, как свои становятся чужими, когда есть за что продаться врагу.

Склонившись с седла, вполголоса, почти на ухо гетману, проговорил:

— Умер король Польши. Нет больше короля Владислава.

Хмельницкий отшатнулся от него.

— Кто сообщил?

— Не сомневайся, весть правдивая, — уклончиво ответил Урбач.

— Но ведь тогда все, что мы с ним задумали… — с полупьяной непосредственностью пробормотал гетман. — Вообще вся эта бойня теряет всякий смысл. Что же теперь

— Не здесь, — прервал его полковник. — Что задумано, то задумано.

Хмельницкий поднес ему свой кубок. Рука гетмана предательски дрожала.

— От того, что выпью, он не оживет. Потому что умер уже. В Литве. В каком-то городке, черт бы его, запамятовал. Только что примчался гонец.

— К полякам?

— К тебе.

— Где он?

— В шатре.

— Но почему шепотом?

— Да потому, что не уверен, что все присутствующие здесь должны знать: о смерти короля Польши тебе сообщили уже сегодня, а не через две недели. Может, тебе, гетман, выгодно делать вид, что ничего об этой скорби поляков не ведаешь?

Хмельницкий вырвал кубок из рук Урбача, поднес к губам, но выпить так и не смог.

— Король Владислав умер… [48] Разные источники называют разные даты смерти польского короля. Встречается указание на то, что он умер то ли второго, то ли десятого или двадцатого мая 1648 года. — Кажется, только сейчас по-настоящему дошел до него смысл этого страшного, еще не осмысленного, с совершенно необъяснимыми и непредсказуемыми последствиями, известия. — Что же теперь? Значит, Польша осталась без короля? — вопрошал он таким же заговорщицким шепотом, каким только что ему сообщили эту странную новость.