Бенгт Даниельссон - На «Баунти» в Южные моря

Коул. Мне он такого желания не высказывал, и, сколько я знаю, ему никто не мешал.

Следующим свидетелем был канонир Пековер. Он на протяжении почти всего мятежа сидел в своей каюте на корме, а потому не видел ни Моррисона, ни Хейвуда. Тем не менее Моррисон сумел вытянуть из Пековера признание, что его поведение на всем протяжении плавания было безупречным, а потому нелепо полагать, чтобы он смог стакнуться с мятежниками.

После Пековера показания давал Перселл. Как и Фраер, он осуждал обращение Блая с подчиненными. Когда речь зашла о Моррисоне, Пековер был очень немногословен. Он не помнил, был ли Моррисон вооружен, считал невероятным, чтобы тот участвовал в мятеже, хотя и помогал спускать на воду катер. Большая часть показаний Перселла касалась Хейвуда, причем он решительно утверждал, что, когда спускали на воду лодку, Хейвуд стоял на палубе, положив одну руку на саблю. И будто бы Перселл крикнул ему: «Силы небесные, Питер, что это ты?» Тогда Хейвуд снял руку с сабли и взялся за тали. Перселл тоже слышал, как Черчилль приказал Томпсону задержать кого-то под палубой; он подтвердил, что после этого Хейвуда не было видно наверху. Слова Перселла о том, что Хейвуд держал руку на сабле, были серьезным обвинением, и суд долго выяснял, доказывает ли это, что Хейвуд был вооружен. Перселл, который в общем-то относился к Хейвуду доброжелательно, только теперь сообразил, чем тому грозят его показания. И он с некоторым опозданием заявил, что, но его убеждению, Хейвуд случайно коснулся сабли, это вовсе не значит, что он был заодно с мятежниками. Суд обрушил на плотника град вопросов, но он стоял на своем и упорно твердил, что убежден в невиновности Хейвуда. Все же показания Перселла заметно повредили гардемарину.

В пятницу 14 сентября в девять утра возобновилось слушание дела. В этот день допрашивали остальных свидетелей обвинения; начали с бывших гардемаринов (ставших лейтенантами) Хейворда и Хеллета. Разумеется, ни один из них не вспомнил о том, что грубо нарушил вахтенную службу в роковые часы, когда разразился бунт. Зато она много говорили о поведении Моррисона и Хейвуда и выдвинули серьезные обвинения. На ставший стандартным вопрос суда — участвовал ли Моррисон в спуске на воду лодок потому, что он был на стороне мятежников, или потому, что хотел помочь Блаю, — Хейворд ответил с явным коварством:

— Если вы хотите знать мое мнение, то, по-моему, он помогал бунтовщикам. Может быть, он спускал лодки, чтобы поскорее от нас избавиться.

Суд с естественным удивлением осведомился, считает ли свидетель также и Макинтоша мятежником, — ведь и тот помогал спускать катер на воду? На это Хейворду, конечно, пришлось ответить отрицательно, но он добавил:

— У них было разное выражение лица. Один был доволен, другой выглядел удрученным.

Моррисон спросил Хейворда напрямик:

— Вы говорите, что я был доволен и потому вы склонны считать меня мятежником. Можете ли вы перед богом и этим судом поклясться, что ваше показание не объясняется личной неприязнью?

Хейворд. Нет, оно не объясняется личной неприязнью. Мой вывод был сделан уже после того, как я покинул корабль, а обвиняемый не отправился с нами, хотя у него было не меньше возможностей, чем у других, ведь лодка была не одна.

Этот новый аргумент показался еще более надуманным, и Моррисон не замедлил возразить:

— Вы уверены, что нам дали бы катер, чтобы мы могли последовать за вами?

— Я не участвовал в ваших совещаниях, — вызывающе ответил Хейворд, — и точно ничего не знаю, но думаю, что это не исключено.

Моррисон. Можете ли вы отрицать, что при вас капитан Блай просил не перегружать больше баркас и заверил, что оправдает остающихся?

Хейворд. Я присутствовал, когда лейтенант Блай сделал это заявление, но понял так, что он подразумевает одежду и прочие тяжелые предметы, которыми была набита лодка.

Этот странный ответ побудил Маспретта попросить слова и ядовито спросить Хейворда.

— В ответ на вопрос Моррисона вы признали, что капитан Блай произнес слова: «Не перегружайте лодку, ребята, я оправдаю вас». Вы утверждаете, что это относилось к одежде и прочим тяжелым предметам. Вы действительно считаете, что слова «ребята, я вас оправдаю» относились к одежде, а не к тем из оставшихся, кто хотел спуститься в лодку?

Хейворд попытался уклониться от признания, что он намеренно исказил слова Блая, и прибег к еще более низкой выдумке, заявив всем на удивление:

— Если капитан Блай сказал «ребята», он подразумевал тех, кто уже был в лодке, а не тех кто остался на судне.

Тут суд вспылил и нетерпеливо задал вопрос:

— К кому же, по-вашему, обращался капитан, обещая их оправдать, — к тем, кто был с ним в лодке, или к кому-то из оставшихся на корабле?

Хейворд понял, что хватил через край, и повернул на сто восемьдесят градусов:

— К кому-то из оставшихся на борту!

Суд неумолимо продолжал:

— По-вашему, он подразумевал, что оправдает их, хотя они остаются на судне, или что он позаботится о возмещении потерянного ими имущества?

Хейворд. По-моему, скорее всего он обращался к немногим лицам, о которых знал, что они ему верны и задержаны на борту против своей воли. Их он и хотел оправдать, чтобы не было никакого сомнения, что они остались верны своему долгу и отечеству!

Полная капитуляция. И вес же, когда суд спросил, кому именно, по мнению Хейворда, мятежники не дали покинуть «Баунти», он назвал только Коулмена и Бирна!

Следующий свидетель, Хеллет, выдвинул еще более тяжкое обвинение. Он заявил, будто у Моррисона был в руках мушкет, когда баркас отходил от корабля, будто Моррисон стоял на корме «Баунти» и издевательски кричал им вслед: «Если друзья спросят обо мне, скажите, что я где-то в Южных морях!» Моррисон спросил Хеллета, не обманули ли его глаза, но тот настаивал на своих показаниях.

Хейворд и Хеллет выдвинули и против Хейвуд серьезные обвинения. Хейворд заявил, что застал Хейвуда бездеятельно сидящим в своем уголке и якобы предложил ему поскорее спуститься в баркас. Суд спросил:

— Когда Питер Хейвуд сидел в своем уголке и вы предложили ему спуститься в лодку, мятежники каким либо способом мешали ему подняться на палубу?

Хейворд. Нет.

Суд. Чем был занят мистер Хейвуд, когда вы спустились в его уголок?

Хейворд. Ничем. Он сидел на своем рундуке, сложив руки на груди.

Суд. По его поведению можно было судить, принадлежал ли он к верным долгу людям или к мятеж никам?

Хейворд. Я бы скорее отнес его к мятежникам ведь он не послушался, когда я сказал ему, чтобы он шел в лодку. Но это только предположение, так как он вовсе не участвовал активно в мятеже.

Суд. Наблюдали ли вы признаки удовольствия или огорчения на его лице или в его поведении?