Роберт Лоу - Белый ворон Одина

Рядом с Квасиром стоял Ламби Пай по прозвищу Павлин — совсем еще молодой и безбородый. Он трясся от холода в новых шелковых штанах в красно-белую полоску. На голове у Пая была дурацкая шапка, отороченная длинным козьим мехом. Впрочем, ей было далеко до головного убора Финна. Тот не расставался со штормовой шляпой Ивара — старой, потерявшей всякую форму, которая держалась на голове лишь благодаря вадмалевым завязкам. Ну, что ж… по крайней мере она надежно прикрывала единственное Финново ухо.

Я еще раз окинул взором строй побратимов: Клепп Спаки, Онунд Хнуфа, Финнлейт Ирландец, Бьельви (которого мы зовем Лайкнир, то есть Лекарь, поскольку он обладает некоторыми навыками в этой области), Гирт Стейнбродир (этот весь укутан в меха, отчего еще больше походил на ручного ярмарочного медведя) и остальные. Отличные норманны, только чуток замерзшие… У всех дыхание вырывалось клубами пара, все перетаптывались на месте и прятали озябшие пальцы под плащами или туниками. И, тем не менее, радостно улыбались своему ярлу. Исключение составлял лишь Иона Асанес — тот выглядел кислее свернувшегося молока и сумрачно глазел на меня из-под густых черных ресниц.

Я приметил Гизура и Рыжего Ньяля, кивнул в ответ на приветствие Хаука Торопыги. За их спинами маячили Торгунна и Тордис. Обе были замотаны в меховые накидки и шерстяные шарфы — так, что лишь одни глаза выглядывали, и этими глазами они следили за мной. Под ногами у них вертелись наши борзые. Вот уж кому холод был нипочем! Собаки явно радовались солнечному деньку, хотя, по мне, сегодняшнее солнышко лишь светило и совсем не дарило тепла.

Я смотрел на своих побратимов, и на языке у меня вертелись совсем не те слова, которых они ждали. Мне хотелось сказать, что все это одна большая глупость… а также напомнить о наших товарищах, сложивших голову в прежнем походе. Однако какой смысл говорить о том, что и так всем известно? Нынешние новобранцы неоднократно слышали рассказы тех, кому посчастливилось уцелеть шесть лет назад. И, тем не менее, все рвались в этот самоубийственный поход. Людей манила гора серебра, сиявшая перед их мысленным взором. Да уж, Одноглазый бог позаботился создать достойный крючок для нас. Клянемся на кости, крови и железе… Та старая клятва всех нас вытащила на заснеженные просторы русской степи.

Итак, длинной извивающейся колонной прошествовали мы под высокими городскими воротами. В нашем караване были сани и повозки с запряженными в них лошадями, множество мужчин и парней, а также сопровождавшие их женщины, рабы… и один подневольный христианский священник.

Наши юные предводители двигались в середине колонны. Рядом с ними маячили громоздкие фигуры наставников — Добрыни и Сигурда — в окружении избранных дружинников. Воины ехали верхом, в полном боевом облачении. Сверкали на солнце металлические шлемы, трепыхались на ветру флажки и вымпелы. Эта часть дружины задавала скорость всему каравану: они без зазрения совести напирали на возниц и пеших траллов, и тем — хочешь не хочешь — приходилось поспешать. Мне бросилось в глаза, что среди возниц много бывших Клерконовых хирдманнов. Вот ведь насколько велик соблазн! Призрачный блеск далекого серебра заставил этих людей унизиться до положения наемников, чье положение в обозе немногим лучше рабов.

Я дал себе слово приглядывать за ними в пути — вдруг в этой толпе сыщутся неведомые мстители? Хоть я и не верил в их преданность бывшему ярлу (не тем человеком был Клеркон, чтобы его беззаветно любили), все же не стоило забывать, что мы натворили на острове Сварти.

Разумная предосторожность… Но, увы, я начисто забыл о ней уже через неделю, когда зимняя степь сомкнула свои ледяные клыки у нас на горле.

Снег шел днем и ночью. Если же на время и прекращался, то лишь для того, чтоб мы могли в полной мере ощутить силу порывистого, студеного ветра. Затем — когда мы уже не чувствовали ни рук, ни ног — снова начиналась пурга. И снег был какой-то противный — сухой, мелкий и упорный. Стоило нам остановиться на привал, и он собирался в сугробы, которые высокими кучами окружали пятачок умирающего кострища.

Уж не знаю, как так получалось, но, куда бы мы ни шли, мело всегда в лицо. Этот проклятый снег — мелкий, словно мука из ручной мельницы — безостановочно сыпался из свинцовых туч, поземкой стелился вдоль земли, набивался в нос и уши и мгновенно заносил ноги, стоило хоть на мгновение остановиться. В результате ты уже не мог шагать обычным образом, а едва волочил ноги, пропахивая глубокие борозды в снежном покрове. Тем не менее, когда я на минутку приостановился и обернулся, чтобы хоть немного очистить глаза от налипшего снега, то не обнаружил собственных следов. Позади все было гладко и белым-бело. Казалось, будто степь хочет изгладить всякие воспоминания о непрошеных гостях.

Великая Белая — вот как называл ее Тин, а уж кому и знать, как не ему, ведь наш проводник Тин был булгарином с Итиль-реки (или Волги, как ее называют русы). Когда мы спросили у Тина, что означает его имя, он ухмыльнулся и коротко ответил: «Ничего». Как выяснилось, проводник наш пошутил, причем пошутил весьма удачно. Позже он объяснил нам, что тин — это мелкая монетка, имеющая хождение в его краях. Настолько мелкая, что никто ее всерьез и не принимает — так, пустячок… считай, что ничего.

— Могу уступить тебе свое прекрасное имя, — предложил Пай, — в обмен на твою куртку и шапку.

Тин в ответ лишь рассмеялся, обнажив крепкие белые зубы. Вот уж кто правильно снарядился в поход! На нем был длинный соболий полушубок, подпоясанный кушаком, и высокие отороченные мехом сапоги. На голове — меховая шапка-колпак с опускающимися ушами. Многие с завистью посматривали в сторону проводника-булгарина, но покушаться на его добро никто не решался. Недаром же Тин носил за кушаком внушительный кинжал изогнутой формы, и рука его почти не сползала с рукояти оружия. Особенно настороженно он держался в присутствии хазар.

Те тоже шли с нами как проводники, и сей факт никак не поднимал настроения Тину. Как известно, незадолго до своей смерти князь Святослав нанес хазарам сокрушительное поражение. Хазарский каганат распался, и булгарские племена наконец-то обрели свободу. Тин очень этим гордился и всячески подчеркивал свое булгарское происхождение. Он даже летоисчисление вел в соответствии со своими языческими традициями. Выглядело это, как намеренное оскорбление в отношении хазарских евреев.

— Сейчас наступило Время Малых Морозов второго года Молодого Ежа, — рассказывал нам Тин во время ночного привала на исходе первой недели путешествия.

Мы все сгрудились возле костра, и огонь отбрасывал причудливые отблески на скуластое лицо нашего маленького проводника. Лагерь так замело снегом, что люди боялись отойти по нужде. Уже в сотне шагов ничего не было видно — даже пламя костра терялось среди сугробов, лишь поднимавшийся кверху сизый дымок указывал на месторасположение лагеря.