Бен Кейн - Дорога в Рим

— Вперед! Я его вижу!

Изнывая от нетерпения, Ромул продирался сквозь людской поток, пытаясь не отстать от оборванца, и к ближайшему перекрестку расстояние между ними сократилось шагов до двадцати.

— Налево! — крикнул юнец.

Ромул, проскочив в случайный просвет между телами, выиграл еще полдесятка шагов и, освобождая кинжал из ножен, прикинул, какую часть Гемеллова туловища отрезать первой: ухо или нос? Или, может, и вовсе кастрировать мерзавца?

Тонкая рука, вцепившись в рукав, остановила его на месте, и Ромул с удивлением узрел мальчишку.

— Что такое?

— Он исчез вон там, — оборванец указал на узкий проулок, засыпанный отбросами и глиняными черепками, с кучей навоза в нескольких шагах от угла.

— Точно? — поморщился Ромул.

Мальчишка кивнул.

— Да, господин. Толстый коротышка с красной рожей, как ты и сказал. По виду бедняк.

Еще бы, пронеслось в голове у Ромула, который разглядывал проулок с плохо скрываемым удовлетворением: что-что, а здешние инсулы уж точно кишат крысами и воняют похуже клоак.

— Пойдем, — велел он, шагнув вперед.

Мальчишка, явно намеренный не упустить обещанную награду, устремился за ним.

Опасаясь вляпаться в груду нечистот, Ромул поначалу шел медленнее, и глаза успели привыкнуть к полутьме. Ноги то и дело оскальзывались на неровной земле, однако он не отрывал взгляда от неуклюжей мужской фигуры в двадцати шагах впереди. По росту и сложению прохожий очень походил на Гемелла, а когда он, споткнувшись о черепок, громко выругался, Ромул застыл от страха, как в детстве, и уже не сомневался: ничей голос не сумел бы так разбередить давние раны, оставшиеся в душе с ранних лет. Перед ним точно был Гемелл. «Что было, то прошло», — напомнил себе Ромул и потянул из ножен кинжал. Мальчишка ахнул.

— Тихо! — шикнул на него юноша, и в тот же миг прохожий, юркнув в узкий проход, исчез из виду, тихо стукнула закрывающаяся дверь. Ромул прошел последние несколько шагов, сердце билось где-то в горле. Перед глазами одно за другим всплывали давние воспоминания: как Гемелл насилует его мать, как бьет Фабиолу и лупит его самого, как орет на управляющего из-за недостачи денег, как выдирает Ромула из рук кричащей матери, отрывает от сестры и тащит в лудус, а там хвастает, что продаст мать на соляные копи, а сестру в публичный дом… Ромул от ярости оскалил зубы. Радостным было лишь последнее воспоминание — рассказ Гиеро о том, что Гемелл разорился.

Ромул, подняв кинжал на уровень глаз, заметил дрожь в руке и велел себе успокоиться. Его молитвы услышаны, за местью дело не станет. Дрожь тут же стихла, и он приготовился покончить с делом. Раз и навсегда.

— Открывай! — рявкнул он, грохнув в дверь рукоятью кинжала.

После попытки встретиться с Брутом, которая закончилась стычкой с Антонием и фугитиварием, Фабиола почти не спала. Раз за разом она проклинала свою глупость, толкнувшую ее в объятия начальника конницы, и не находила себе места от осознания чудовищной ошибки. И тщетно мечтала повернуть события вспять, хотя теперь оставалось лишь пожинать плоды собственных деяний. Всегда спокойная и уравновешенная, девушка превратилась в сплошной комок нервов и норовила огрызнуться на каждого, кто попадался под руку. Бенигн и Веттий, самые доверенные друзья, не могли рассеять ее мрачность, и даже учебные бои на ножах и мечах, которые они затевали с Фабиолой в продолжение уроков Секста, не приносили облегчения. Ничто не помогало. Однообразные дни тянулись один за другим, раздражение Фабиолы все росло. Ее досадливые отповеди даже спугнули нескольких клиентов, хотя Лупанарий сейчас безмерно нуждался в деньгах. Разгневанная собственными промашками, она тут же принималась отчитывать девиц за недостаток рвения, и те норовили обходить ее стороной. Даже стойкая Йовина держалась от нее подальше.

Фабиоле было все равно. Жизнь теряла смысл. Союзников не найти, заговор против Цезаря обречен: после недавних триумфов, поразивших великолепием весь Рим, враги диктатора исчезли с глаз. Зачем ей тогда Лупанарий? Все равно без Брута ничего не выйдет.

Любовник не приходил, должно быть, поверил россказням Антония. А сама идти к нему девушка опасалась. Пусть его злость хоть немного остынет, тогда, может, он еще вернется. Начальник конницы, который раньше наведывался каждый день, теперь тоже не появлялся, и это тревожило Фабиолу больше всего.

Зато присутствие Сцеволы ощущалось все сильнее. Он словно отыгрывался за былые месяцы тишины, прицельно создавая вокруг Фабиолы плотную завесу угрозы. В засадах вокруг Лупанария теперь дежурило еще больше головорезов: постоянных клиентов они избивали, а простых прохожих на всякий случай запугивали. Нескольких слуг Фабиолы, посланных в лавку, поймали и убили, тем самым уменьшив число защитников. Купцам, снабжавшим Лупанарий продуктами, пригрозили так, что Фабиола вынуждена была платить втридорога, лишь бы не остаться без припасов. Деньги, полученные от Брута, таяли на глазах — приходилось содержать, помимо всего, еще четырех новых охранников, нанятых Бенигном. Фабиола рвалась увеличить стражу и больше, однако умелых бойцов привлекли на праздничные игры, и никого нанять не удалось. Девушка, правда, и сама не знала, горевать или радоваться: охранники стоили бы недешево, а Лупанарий даже при нынешних расходах протянет не больше года-двух, потом его придется продать. Ее это, правда, не сильно волновало: она всерьез сомневалась, что доживет.

Тягостные мысли не давали ей покоя по ночам. Антоний ведь не дурак: даже если он убьет ее руками Сцеволы, все догадаются, от кого исходил приказ. Весь Рим знает, что Сцевола работает на начальника конницы. И кровавая резня во время празднеств уж точно не возвысит Антония в глазах Цезаря. Значит, нападения нужно ждать после завершающего триумфа, и время пока есть. Фабиола заботилась уже не о себе: от нее зависели Бенигн, Веттий, девицы и стражники — невинные жертвы, которым из-за ее легкомыслия теперь грозили увечья, а то и смерть.

Ночь за ночью Фабиола металась в постели без сна. Что она может сделать? Уйти из Лупанария? Но куда? Здесь хотя бы есть крыша над головой, да и надежда выжить еще не иссякла: несмотря на опасность, девушке было жаль бросать налаженное дело и тех, кто на нее работал. Так, должно быть, мучится сомнениями полководец перед битвой: достаточно ли велика цель, чтобы жертвовать ради нее столькими жизнями? Фабиоле вспомнился Ромул. Окажись он на ее месте, неужели смог бы отступить? Или она просто пытается оправдать свое упрямство?..

В день последнего триумфа Цезаря посетителей в Лупанарии не было, несмотря на толпы желающих. Сцевола держал оборону жестче прежнего. Фабиолу одолевал страх: ожидание скоро закончится и исход известен одним богам. Если ее убьют при налете, придет конец всем тревогам, а заодно и мечтам отомстить Цезарю и повидать Ромула. Девушка почти не верила в удачу. С тех пор как Сцевола напал на нее в храме Орка, все ее молитвы к Юпитеру, Митре и владыке преисподней оставались без ответа.