Зигфрид Обермайер - Храм фараона

Бывало, от побоев заключенный терял сознание, и тогда надсмотрщик, как правило, расплачивался собственной спиной, потому что также являлся заключенным, которому по какой-либо причине была оказана милость. Может быть, семьи надсмотрщиков регулярно подкупали надзирателей более высокого ранга, а может, они по складу характера особенно годились для этой работы. Освобожденные от тяжелого труда надсмотрщики низкого ранга, конечно же, имели гораздо больше возможностей отбыть срок наказания и выйти на свободу, даже если им самим нередко доставались побои.

Меру работал в каменоломне уже пять месяцев. Он весь теперь состоял из сухожилий, кожи и костей, дочерна загорел и выглядел словно мумия, семьдесят дней пролежавшая в особом растворе. В его облике не осталось ничего человеческого, потому что ушей и носа у него не было, а кожа покрылась толстым слоем черной каменной пыли.

После трех месяцев он предпринял первую попытку побега, но уже спустя несколько часов был пойман при помощи натренированных собак. Три дня подряд он получал по сто ударов бамбуковой палкой, и на это время был лишен еды и воды. После всех истязаний он превратился в кровавый, стонущий, умоляющий о глотке воды комок плоти, который клялся всеми богами, что никогда больше не покинет каменоломни.

Но уже месяц спустя он вновь сбежал, подбив на побег еще двух заключенных. Так как на этот раз они повернули на восток, в сторону моря, на что никто не рассчитывал, их поймали только на третий день, умирающих от жажды и едва способных сделать пару шагов.

Когда Меру привели к надсмотрщику, в глазах последнего появилось что-то похожее на удивление.

— Ты крепкий парень, Меру, но ты должен понять, что побег здесь равен самоубийству. Поскольку побои тебя особо не впечатляют и в твоем случае мы можем рассчитывать на третью попытку побега, но, с другой стороны, нам необходимо использовать тебя как рабочую силу, мы придумали для тебя нечто особенное.

Надсмотрщик кивнул двум помощникам — они надели на Меру цепи. А потом подошел лекарь. В обязанности этого противного пьянчуги с вечно дрожавшими руками входило прижигать раны после несчастных случаев и накладывать шины на сломанные конечности. В руках он держал острый нож, лезвием которого подрезал пяточное сухожилие на левой ноге Меру.

Надсмотрщик ухмыльнулся:

— Не очень больно, а? Твое наказание не эта боль, а ее последствия. Через три дня ты будешь здоров, мой драгоценный, сможешь ходить и стоять, но тебе больше никогда не удастся ни прыгать, ни бегать. Свой следующий побег ты сможешь совершить разве что на четвереньках, но я тебе не советую.

Отчаяние Меру было настолько велико, что, едва выздоровев, он попытался разбить себе голову о скалы, однако это ему не удалось, потому что один из надзирателей успел его удержать. С тех пор Меру почувствовал странное изменение отношения к себе. Этот надзиратель бил его, однако без особой силы и не больно. Если же Меру прерывал работу, надсмотрщик смотрел в другую сторону, позволял строптивому каторжнику отдохнуть, а потом громко кричал:

— Ты, ленивая свинья! Вонючая еда крокодила, я заставлю тебя поторопиться!

Меру ничем не мог объяснить такое необычное поведение, но оно вселило в него надежду. Не одумалась ли его семья и не заплатила ли она этому надсмотрщику?

Во время короткого обеденного перерыва в тени нависшей скалы Меру осмелел и осторожно спросил:

— Не введены ли новые правила для каторжников, господин? Я чувствую, что со мной обращаются лучше, чем прежде. Может быть, моя семья…

Лицо надсмотрщика ничего не выражало, он даже головой не повел, когда сказал:

— Для семьи ты мертв, не питай несбыточных надежд. Речь идет о другом, и скоро ты узнаешь о чем.

Долго ждать Меру не пришлось. Уже на следующий день надсмотрщик шепнул ему:

— Слушай меня внимательно, ты останавливаешься, я пару раз ударяю тебя, причем один из моих ударов приходится на твою правую руку. Она распухнет, и я отведу тебя к главному надзирателю и доложу, что есть подозрение на перелом. Мы пойдем в больничную палатку, где лекарь будет глубоко спать, и у нас появится время для разговора.

Долгое преступное прошлое сделало Меру осторожным и недоверчивым, однако, подумав, он пришел к выводу, что ничего не потеряет, а выиграть может все. Он сделал все, как велел надсмотрщик, и почувствовал, как в нем возрождается какая-то смутная надежда.

В больничной палатке пахло гноем и гнилью, здесь царила абсолютная тишина.

— Они все крепко спят, я им в этом немного помог. А сейчас ложись.

Меру упал на вонючий пучок соломы, и надсмотрщик тотчас принялся говорить:

— Обе твои попытки бежать, твое несгибаемое мужество и решительность бросаются в глаза. Кое-кто думает, что в другом месте ты будешь нужнее, чем здесь. Ты когда-нибудь слышал о короле пустыни Себеке?

Меру ухмыльнулся. На его изуродованном лице это выглядело ужасно.

— Слышал, да, но всегда сомневался, что он есть на самом деле.

— Он есть, парень, он есть, он постоянно ищет хороших людей, однако терпит вокруг себя только тех, кто окончательно, бесповоротно, на всю оставшуюся жизнь порвал с возможностью вести «приличную» жизнь. За тобой долго наблюдали и составили мнение, что ты подходишь к этой категории. Ты преступник, потому что тебе по душе им быть. Для своей семьи ты давно мертв, а спустя некоторое время в каменоломне ты и вправду протянешь ноги. Сам знаешь, здесь до старости не доживают, и тела умерших выбрасывают в пустыню, где их пожирают шакалы. Твое ка будет бесконечно бродить, не зная покоя, не имея пристанища. А значит, за ужасной жизнью на этом свете последует не менее ужасное посмертие. Но сейчас у тебя появилась возможность изменить свою судьбу. Я только связной и не принадлежу к «семье» Себека. Мое дело — сказать тебе: если ты согласен, то в ближайшие дни, ты предпримешь третью попытку побега, и я клянусь тебе Пта и Озирисом, что эта попытка будет удачной.

— Я в этом не так убежден.

— Подожди — увидишь. Ты должен делать точно то, что я тебе скажу. Сейчас я наложу шины на твою руку, чтобы ты особо не попадался на глаза лекарю. За день до побега я дам тебе знать. Они прибудут ночью с лошадьми и повозкой, тогда ты будешь в безопасности. Что будет потом, меня не касается.

— Хорошо, — решился Меру. — Я твой. Даже если я получу два дня свободы, мне и это дорого.

— Не два дня, а целую жизнь. Клянусь тебе моим бессмертным ка, что ни один человек, которого освободил Себек, не вернулся обратно в каменоломни.

«А я клянусь всеми богами, что этот Рамзес заплатит за свой приговор где-нибудь и когда-нибудь», — с ненавистью подумал Меру.

Рамзес заранее знал, когда ладья прибудет в Мемфис, и приготовил для Нефертари триумфальный прием. Рослые воины из дворцовой стражи, сопровождали Нефертари и ее родителей к Дому Почета — царскому дворцу. Жрец Пта и жрец Озириса (в знак почтения к Абидосу), правитель города и ряд высоких чиновников составляли торжественную процессию. Рамзес выехал им навстречу. Поровнявшись с носилками гостей, он спрыгнул с колесницы, приветствовал Сенеба, Хатнуфер и Нефертари и возглавил шествие до того момента, когда дворцовые ворота закрылись за ними.