Зигфрид Обермайер - Храм фараона

Рамзес слышал слова, но их содержание до него не дошло.

— Я хочу ее видеть, — настаивал он, и Сетнахт, который другого ответа и не ожидал, сказал громко и отчетливо своим высоким каркающим голосом:

— Тогда слушай, Богоподобный! Во дворце, а тем более в покоях больной тебе нельзя ни к чему прикасаться, и в первую очередь к царице. Чтобы защититься от чумного дыхания Сехмет, я сейчас, если позволишь, наложу повязку на твои рот и нос.

— Хорошо, только поторопись.

Рамзес сел на стул, и Сетнахт наложил ему на рот и нос трехслойную повязку из льна, которую до этого пропитал острыми эссенциями.

— Мои помощники отведут тебя, Богоподобный, а я сейчас удалюсь.

Силы Сетнахта быстро иссякали, и порой казалось, что он вот-вот предстанет перед Озирисом. Его птичьи глаза стали мутными и усталыми, их наполовину прикрывали морщинистые веки; маленькая лысая голова заметно качалась на его длинной, худой ястребиной шее. Слуги посадили его в носилки, а Рамзес пошел за молодыми лекарями.

— А где же остальные? — спросил царь, озираясь в пустынных покоях дворца.

— Закрыты в своих покоях, Богоподобный. На сегодняшний день больны уже пятеро женщин и двое мужчин.

Войдя в комнату больной, где царил полумрак, Рамзес и сквозь повязку почувствовал запах гниения и разложения.

— Пожалуйста, не подходи слишком близко, Богоподобный, — предупредил его лекарь, высоко поднимая масляную лампу.

Рамзес отпрянул, как будто получил удар.

— Это не Мерит-Анта! Это не может быть она! Где она? Что вы с ней сделали?!

— Это она, Богоподобный. Она снова в лихорадке, по всему телу идет нагноение.

Гутана представляла собой ужасающее зрелище: на ее горящем в лихорадке лице, подобно злым маленьким цветам, расцвели желтые гнойники. Она беспокойно металась по ложу, обрывки слов вылетали из ее распухших сухих губ. Иногда она громко кричала, а потом начинала тихонько скулить. Ее густо усеянные гнойниками руки были привязаны широкими полосками льна к кровати.

Рамзес больше не мог переносить этого зрелища и хотел уже отвернуться, когда Гутана открыла глаза. Царь замер от ужаса, когда увидел, что случилось с ее прекрасными бирюзовыми глазами. Они стали мутными и пятнистыми, они беспокойно бегали и, казалось, ничего не видели. Рамзес отвернулся.

— Что случилось с ее глазами?

— Они также охвачены болезнью, Богоподобный. Если царица выживет, то ослепнет.

— Да зачем же ей тогда жизнь? — Царь мрачно посмотрел на лекаря. Тот только молча поклонился и подождал, пока Рамзес выйдет из комнаты. Затем он открыл свой деревянный ящичек с лекарствами и вынул из него два льняных мешочка. Из каждого он высыпал немного порошка в бокал и налил в него воды. Бронзовой палочкой размешал смесь, и недолгое время легкое бульканье воды было единственным звуком в комнате наряду с беспокойным дыханием больной, которая впала в забытье. Спустя полчаса она закричала, попыталась вырвать связанные руки и открыла свои мутные слепые глаза.

— Пить… — прохрипела она распухшим ртом, и лекарь тотчас схватился за бокал. Он поддержал ее горевшую голову и аккуратно поднес сосуд к ее жаждущим губам. Она жадно опустошила бокал, и лекарь снова уложил ее голову на подушку. Чуть позже дыхание ее стало хриплым и прерывистым, Гутана наполовину выпрямилась, приоткрыла свои искалеченные глаза и с долгим свистящим выдохом упала назад.

В комнате наступила мертвая тишина. Молодой лекарь налил воды в бокал, выполоскал его и выплеснул содержимое из окна. Затем собрал свой ящичек с лекарствами и тихо вышел из комнаты.

Когда царь поздно утром проснулся, к нему явился главный советник.

— Она мертва, Богоподобный. Царица Мерит-Анта скончалась этой ночью. Двое ее придворных, как полагают врачи, не доживут до следующего дня. У остальных болезнь протекает более легко.

— Может быть, я не должен был жениться на ней, на хеттиянке Гутане? Странно, что я не ощущаю печали, Парахотеп. Отчего это? Когда я увидел ее сегодня ночью в постели, слепую, покрытую гнойниками, она показалась мне чужой, и втайне я просил Озириса, чтобы он забрал ее в свое царство. Но ведь она долгое время владела моим сердцем… Нет, моим телом. Знаешь ли, я был совсем в ее руках… Она могла получить от меня все, ей стоило только взглянуть на меня. Эти бирюзовые глаза… Болезнь разрушила ее колдовство, глаза потеряли свой цвет, стали мутными зеркалами… — Он тряхнул головой, словно отгоняя наваждения. — Ты должен будешь послать царю Хаттусили сообщение о ее смерти. Напиши ему, что при дворе в Пер-Рамзесе царит глубокий траур; напиши, что фараон очень ценил свою третью супругу, что это была воля богов… Напиши ему что хочешь, Парахотеп. Я не хотел бы больше иметь с этим ничего общего.

Рамзес поднялся и зевнул во весь рот:

— Это прошло, мой друг, прошло! Я должен был бы чувствовать печаль, но ее нет, совсем нет! Она была ведьмой, Парахотеп, я только сейчас это понял. Она отдалила меня от всех — от возлюбленной моей Нефертари, друзей, обязанностей… Вы-то куда смотрели? Мог же кто-то из вас сказать: «Сесси, берегись, эта женщина высосет тебя, как гранат». А вы…

Царь растерянно покачал головой.

— Но Сесси, — возразил Парахотеп, — мы ведь пытались. Вспомни о моих предостережениях, когда я должен был ставить печать на указах о дарах для нее. Царица Нефертари была так расстроена, что, прямо скажем, сбежала в Мемфис. Ты сам должен был почувствовать, что здесь что-то не то. И сам посуди: кто посмел бы что-то возразить тебе, Сесси? Ты Благой Бог, повелитель Обеих Стран, чье слово свято, чья воля — закон. Неблагодарное дело — взывать к разуму влюбленного, каждый это знает, а уж когда влюбленного зовут Рамзес…

Царь хлопнул друга юности по плечу:

— Да ладно тебе! В конце концов то, чего никто не осмеливался сделать, на свой лад сделала Сехмет. Своим чумным дыханием она отравила дворец Мерит-Анта. Мы должны окончить ее работу, Парахотеп, и показать богине, что мы принимаем ее решение. Итак, я приказываю: подождать, когда болезнь прекратится, а потом отослать всех выживших придворных куда-нибудь в деревню, где они никому больше не повредят и смогут выздоравливать в покое; мертвых сжечь вместе с дворцом и со всем, что в нем есть. Эти хетты ведь не верят в дальнейшую жизнь в Доме Вечности, поэтому им все равно, что с ними будет. Врачи говорят, дом, зараженный оспой, еще долгое время представляет опасность для здоровых людей, поэтому пусть пламя уничтожит все, что там есть. Я отправлюсь завтра снова в Мемфис вместе со всей семьей. Нефертари, Енам, Изис-Неферт, Сети, дети — все должны ехать со мной. Я приглашаю и тебя, если хочешь. Опасность заражения еще слишком велика. Мы вернемся только тогда, когда дворец Мерит-Анта будет сожжен, а пепел его развеян. Я не хочу больше видеть ни малейшего следа этого дома. Ты меня слышишь? Ни малейшего следа.