Владимир КОРОТКЕВИЧ - Христос приземлился в Гродно (Евангелие от Иуды)

– Но-но, – одернул Комар. – Ближе к делу.

– Мы боялись оставаться в Слониме. Боялись людей Шамоэла и боялись мещан. И всё же я чувствовал себя таким сильным, как никогда. Плохо одному, и лучше, если есть рядом хоть кто-то подобный тебе.

– Один из людей меня подобрал, – сказал иудей. – И к нему я прилепился. Иначе – смерть. Возле синагог меня встретили бы камнями. У чужих порогов – непониманием.

– Может, ты бы и говорил? – спросил Босяцкий.

– Не слушайте его. Он говорит глупости. Ему трудно говорить, и оттого он несет всякий вздор. Не к чему ему было лепиться. Я же такой точно изгнанник, как и он. Я также потерял своё племя… И что это за мир, где одни лишь изгнанники чего-то стоят?

– Так вот, мы торопились оставить между собой и Слонимом как можно больше стадий. Я радовался, что не один, и силы мои увеличились.

– Т-так, – произнёс Босяцкий. – Вот как, значит, ты приобрёл своего первого апостола, «Христос».

– Под вечер мы пришли с ним на берег Бездонного озера под Слонимом и тут решили переночевать. Голодными, ибо я не надеялся на то, что поймаю что-либо своей самодельной удой. Озеро было прозрачно-красным, гладким, как зеркало. А леса вокруг него были зелено-оранжевыми.

– Ч-что это он говорит? – спросил Жаба.

– Не знаю, – пожал плечами Болванович [68] Вся история древности и Средних веков если и знала увлечение природой, то только физическое. Описывать природу на бумаге либо на словах считалось делом подозрительным, никчемным и пустым. То ли слишком много было этой самой враждебной природы, то ли не хватало мозгов и эстетического чувства, то ли не доросли еще люди, но на протяжении двадцати семи столетий европейской литературы мы не встретим в ней хотя бы столько пейзажей, сколько их, скажем, в «Войне и мире». Просто не считали нужным, как и творцы чересчур современных романов. .

– Мы сели на единственном голом пригорке, заросшем длинной, как косы, травой. Это, видимо, был какой-то могильник, потому что кое-где, продрав шкуру земли, торчали из нее острые камни. Как пирамиды. Только узкие у земли и длинные, почти в человеческий рост. То прямые, то наклонные. Одни с тремя сторонами, другие с четырьмя, как крыша четырёхугольной башни.

– Я знаю этот могильник, – ощерился Комар. – Это проклятое место. Это могильник языческих, поганских великанов, оборотней, волколаков. Христианину грех даже смотреть на него, а сидеть там – всё равно что душу погубить… Запиши за ними и эту вину, писарь [69] На самом деле клады над Бездонным озером – уникальный древнеславянский могильник V–IX вв. Подобного ему, пожалуй, нет. Не курганы, а острые каменные пирамиды. Свидетельство высокой культуры. И ещё свидетельство человечности, того, что и в те времена люди любили родителей и не хотели для них посмертного забвения. .

– Не знаю. Нам там было хорошо и спокойно. Закат. Красное озеро. Древние камни. Мошкара толчёт мак.

Мы развели костёр. Я взял бечеву и крючок и пошёл к берегу, чтобы поймать что-нибудь. Но как только я приблизился к воде, то услышал, что с озера летит густая брань, оскорбляющая и озеро, и могилы, и этот покой.

…Неподалёку друг от друга стояли две лодки. Стояли и, видимо, не могли разъехаться, так как сети спутались и сплелись, и как раз в месте сплетения билась большая рыба. Бог свидетель, я ещё не видал такой. Огромный сом сажени в полторы – если не в две – длиной. Очевидно, он попал в одну сеть, потащил её, наскочил на другую и запутал их. Сом этот бился, широко раскрывал рот, плямкал губами, шевелил усами и таращил маленькие глаза.

Братчик остановил свой взгляд на Жабе. Весьма хитровато.

– С того времени стоит мне только увидеть толстого дурака при исполнении им своих обязанностей, как сразу вспоминается этот сом.

А в лодках дрались и таскали друг друга за чубы люди. В одной лодке вот эти два брата, а в другой – эти. Тоже братья.

– Довольно, – сказал Лотр. – Теперь они. Ты кто?

Вперёд выступил лохматый и заросший человек с предательскими глазами забияки, один из тех «римских воинов», что делили возле креста одеяния. Горделиво улыбается углом рта, табачного цвета глаза недобро бегают. На голове, как у всех вошедших в возраст кудряшей, начинает пробиваться лысина.

– Лявон Конавка, – с бахвальством представился человек.

Его сосед, похожий на него, но ещё по-юношески стройный (да в глазах вместо бахвальства и наглости – трусость), добавил:

– А я ему брат. И ничего мы больше не делали. Мы рыбаки.

Комар, снова заснувший, вдруг проснулся, спросил:

– По чужим конюшням рыбаки?

И тут выступил вперёд тот, цыганистый, с угольными блестящими глазами, подвижным, как у обезьяны, лицом, который так ловко ставил подножки во время драки.

– По чужим конюшням – это я. Михал Ильяш меня кличут.

– Ты – потом, – осадил Комар. – Не щиплют – не дрыгай ногами.

– Это я понимаю, – оскалил зубы Михал.

– Н-ну, братья… Так с кем это вы дрались?

Два бывших «эфиопа» вышли и встали рядом с братьями-рыбаками. Один здоровый, как холера, тугой, с плотоядным ртом и сомиными глазками – настоящий Гаргантюа, – пробасил:

– Я тоже рыбак. Ловлю налимов, лещей, а особенно сомов. Это если их вымочить да заправить ихним же жиром, – он приложил к усам пальцы, – м-м-н-м… А зовут меня Сила Гарнец… А это мой негодный братец. Такой неудавшийся, что двухгодовалого щурёнка с трудом съест. Зовут его Ладысь.

Ладысь Гарнец выступил вперёд. Худой, очень похожий на девушку, с длинными рыжевато-золотистыми волосами. Рот приоткрыт, как у юродивого, в глазах суемудрие.

– Рыбак. Но в истине ходить хочу. В истине.

– Вы не смотрите, что он такой… придурковатый, – пояснил Сила. – Он два года в церковной школе учился. Выгнали. Мудрствовать начал, пророчества читать… Испортили его там. И сейчас не своими словами говорит, а не может запомнить, в каком заливе больше рыбы. А это просто… Вот, скажем, у могильника, там карасей ни-ни…

– Хватит, – оборвал Лотр.

– И балабы нет…

– Не рыбу, но человеков будете ловить, – изрек Ладысь.

– Хватит. Говори дальше ты, Сила.

– Ну вот, и случилась у нас в тот день с Конавками драка. Конавки тоже рыбаки, но худшие. Сказать, к примеру, где там у нас линьки водятся, – это им слабо.

– Брешешь, – вскинулся Лявон Конавка.

– Ваше преосвященство, – обратился к Лотру Босяцкий, – пусть он и дальше говорит. А то остальные непригодны. Один – кролик. Другой – рыбоед, и при разговоре от него рыбой несёт. А третий – юрод не от Пана Бога нашего.

– Ваша правда, – ответил кардинал. – Говори ты, старейшая конавка [70] Конавка – кружка, горшок ( Примеч. перев. ). .

Лявон выступил вперёд и обежал всех глазами, от которых любой подножки можно было ожидать.