Владимир КОРОТКЕВИЧ - Христос приземлился в Гродно (Евангелие от Иуды)

– Ты… эва… не забыл? – спросил у Фаддея Филипп.

– Н-не-е, – усмехнулась голова в миске. – Заберу тебя. Ты будешь на голове доски ломать, а я фокусы показывать.

– А нам с тобою, Ладысь, разве что под мост с кистенём, – крякнул Иаков. – На двуногих осетров.

Худой, похожий на девушку, Иоанн улыбнулся приоткрытым, как у юродивого, ртом:

– Не злу наследуй, брат мой, но добру.

Пётр плюнул:

– Зло, это когда у меня украдут или жену уведут, а если я у кого – это добро. Напрасно мы ссорились с вами тогда на озере. Что, возьмёте меня да Андрея с вами? А то тут, вишь, лёгкая жизнь кончается, да и худую можно потерять.

– Ладно, – согласился Иаков.

Они зашли в брошенную хату почти одновременно с Раввуни и Богданом, подоспевшими с другой стороны. На голом столе горела одинокая свечка. Братчик сидел в красном углу, уронив голову на ладони.

Поднял её. И без того неестественно большие глаза словно ещё увеличились.

– Вот что, – начал Пётр. – Там, в яре, как раз тринадцать коней.

– Чьих-то коней, – уточнил цыганистый Симон Канонит.

– Исчезнем, – предложил Пётр. – Бросим это.

– Ну вот, – вздохнул Христос. – Пётр – это камень. Попробуй, сотвори что-либо на таком камне.

Тумаш снимал со свечки пальцами нагар. Тени скакали по лицу, по залихватским усам, по устам любителя выпить и закусить.

– Я не пойду, – сообщил Тумаш. И растолковал не слишком разумно: – Вы тут все хамы, а у меня – честь.

Матфей глянул на море огней за окном и подхватился:

– Ну, так мы пойдём. Мытарем оно поспокойней. Я ещё чудес хотел, дурень. Прости нам долги наши. Сроду мы не платили их. – И вдруг крупные жёсткие морщины у рта сложились в алчную, просяще-наглую усмешку. – Только… Евангелие своё пускай Иуда нам отдаст.

– Ты ж неграмотный! – вскричал Раввуни.

– Неважно. Зато я евангелист. Мы вот с Иоанном его разделим, подчистим, где опасно, и ладно. А Иуде Евангелие нельзя. Не положено.

Раввуни показал ему шиш.

У Иоанна Алфеева часто и независимо от его воли менялось настроение. Вот и тут ему стало жаль Христа.

– А я бы с тобою, Боже, пошёл. Только чтоб без оружия этого. Мы бы с тобой удалились от мира да духовные стихи писали.

– Не прячься в башне из слоновой кости, – сказал Христос. – Быстрей найдут.

Всем было неловко. И видимо, чтобы избыть эту неловкость, все начали выказывать недовольство, изрекать скверные пророчества на будущее. Поднялся гомон, затем крик. Матфей лез к Иуде и вопил нечто маловразумительное бессмысленно-страстным голосом. Тот голосил в ответ. Ссорились и горланили остальные.

От событий сегодняшнего дня и этого крика Братчик чуть не обезумел. Встал над столом:

– Молчать!

Затрясся от удара кулаком стол. И тогда Фома, воодушевлённый тем, что можно показать себя, с лязгом вытащил меч и рубанул им по столешнице. Стол развалился пополам. Сделалось тихо и темно. Раввуни нашарил свечку, выбил кресалом искру, зажёг.

Апостолы, сжавшись, смотрели на Христа.

– Вот что, – объявил он. – Я это не ради себя. Нужны вы мне очень. Я это ради вас, святые души. Шкодили – замаливайте грехи. Кто уйдёт отсюда – отдам мужикам. Вот так.

– Вот так, – эхом повторил Тумаш.

– Вот так, – подхватил Раввуни.

Апостолы виновато, как побитые, переглянулись.

– А что, – встрепенулся Симон. – И мне хочется в Гродно войти. Поглядеть, как там, кони там какие. Я уж было и разучился…

– Да и правда, – поддержал Пётр. – Бросить на пороге…

– Эва… Грех.

– Кто шаг сделает – того я мечом, – пригрозил Фома.

– Того я мечом, – решительно изрек Раввуни.

– Ладно, – за всех согласился Андрей.

– Мы в истине хотим ходить, – поддакнул Иоанн. – Ты нам верь.

– Попробую. В последний раз. – И Христос увидел лицо Фомы, какое-то собранное, дивное лицо. – Ты чего, Тумаш?

– Осточертели мне эти поганцы. Вот призову всю свою веру – и половина их из хаты исчезнет. Пусть возле огня ходят.

– Валяй, – разрешил Христос.

Фома зажмурился, стиснул кулаки. Лицо с надутыми словно нарочно мщеками стало ещё краснее…

…Хлопнули двери. В хату вошёл седоусый.

– Послы из Гродно. Босяцкий.

Фома сильно выдохнул воздух и захлопал глазами. Потом плюнул:

– Вот те на! Ещё даже и больше стало… Нет, брат. Как гадость какую накликать – это у меня легко. А как чего хорошего – так нет.

Босяцкий вошёл в хату и улыбнулся улыбкой старого знакомого.

– Приветствую тебя, Христос. И вас, апостолы.

Увидел разрубленный пополам стол. Плоские глаза расширились.

– Да это так, – пристыженно растолковал Братчик. – Малость забавлялись.

– Практиковались малость, – поправил Фома.

– Толкуй, зачем тут? – сурово спросил Братчик.

…Доминиканец кончил. Все сидели молча. Истомные тени лежали в глазницах Юрася.

– Что ж, я выслушал, – сказал он. – Спасибо за выкуп.

У некоторых загорелись глаза. Только Фома недоумевающе и брезгливо сложил губы да Раввуни вскинул голову.

Христос смотрел теперь в глаза Босяцкому. И доктор honoris causa с изумлением увидел, что сейчас из этих больших глаз не плывёт то, что неуловимо подчиняло человека, делая его добрее. Глаза были расчётливыми и сухими.

– Видишь ли, – продолжал Христос. – Это если сосчитать, сколько на Белой Руси простых, да поделить, так на один золотой – сорок человек.

– Ну. Так они и того не имели. Берёшь?

– Понимаешь, страшно мне жаль. И взял бы, раз добрые люди так уговаривают. Нельзя же обижать. Бога в душе иметь надо. Да вот только для одного меня этих ста тысяч много. Сам столько не стою. А как на весь народ поделить – позорно мало. Ну что им с этого? Одних поршней больше стоптали, сюда идучи. Всё равно как сторговать корову по дороге на базар да, не увидев его, переть назад. Прости, не хочу я ничего брать от вас.

– Вознесись, озолотим! Свободен будешь.

– Так для меня той свободы и так хватит. А ты вон их спроси.

Доминиканец водил глазами по лицам апостолов и твёрдо знал, что эти бы согласились.

– Да мы с ними договоримся.

– Смотришь не туда, монах.

Юрась показывал в окно. За окном горели огни. Словно звёздное небо упало на землю.

– Может, крикнуть? Рассказать про выкуп? Спросить, хватит ли свободы? Не отдадут ли лишней?

Босяцкий понял, что всё кончено. И все же не сдержался – буркнул:

– Свобода… свобода… Каждый раз, как вы её кликаете, она поднимает голову. Не трогайте вы её. Она хорошая баба. Дайте вы ей лет сто поспать спокойно, а там хоть конец света – пускай встаёт.

– Она хорошая баба, – согласился Христос. – Наша баба. А поскольку она наша баба, не твоё, монах, дело, в какой час ночи нам её будить. Ты, монах, святой, значит, ты в этих делах понимать не должен.

Спокойный, почти ленивый зевок. Пёс Божий вздохнул: