Робер Гайар - Большая интрига

Делегации, пришедшие попрощаться с прахом Жака дю Парке, покидали одна за другой Горный замок. На каменистой дороге, ведущей к Святому Петру, были видны огни сотен факелов, мерцающих каким-то нереальным светом.

Реджинальд де Мобрей, стоя на террасе и глубоко вдыхая свежий ночной воздух, задумался о будущем. Он не обращал совершенно никакого внимания на экипаж святого отца Ампто, этого парализованного служителя церкви, которого укладывали на носилки, лежащие прямо на повозке, принадлежавшей Ля Гаренну, Ля Усейю и капитану Байярделю.

Он смотрел на гору Пеле, возвышавшуюся с каким-то угрожающим видом. Его не было здесь во время последнего извержения вулкана, но он понял, что здесь произошло, пройдя по улицам Святого Петра, где еще в некоторых местах оставался пепел, развалины домов, почерневших от огня.

С другой стороны город стоял на склонах, спускающихся к морю. В домах уже зажигались огни. Он различал с террасы огни винокуренного завода, огни на кораблях, стоящих в заливе. Он прислушался и различил в ночной тишине звуки мельницы, работающей круглые сутки, дым от которой расстилался по всему побережью.

Он давно жил в тропиках и привык к беспокойству, которое охватывало его всякий раз с наступлением сумерек.

Он знал, что быстрое наступление ночи страшно пугало чернокожих, живущих в барранкосах, и что именно этот страх заставлял их верить в зомби, в воскресших мертвых и призраков.

Но в этот момент он почувствовал себя сильным, его охватило внезапное чувство облегчения, светлой веры в будущее. Ему казалось, что достаточно протянуть руки и в них окажется все, что он слабо различал в темноте, что он обнимет это и оставит навеки в своих руках.

Он безмолвно поблагодарил небо за то, что оно дало ему, за этот случай, сделавший из него того, кем он был — талантливым художником, использовавшим свой талант на зарабатывание денег. Он случайно оказался в этих местах в один из знаменательных и волнующих дней. Этот случай и сделал из него красивого джентльмена, перед которым не могла устоять ни одна женщина.

Последними выезжали на улицы Святого Петра члены Высшего Совета. Во дворе оставалось всего две лошади: лошадь гражданского лейтенанта Дювивье и Мерри Рулза. По-видимому, они оба возвращались в форт.

Мобрей не ошибся. Он увидел, как они говорили что-то на ухо Мари. Вероятно, они утешали ее и выражали свое соболезнование. Мари медленно кивала головой. Мобрею показалось, что на ее лице появилось какое-то твердое выражение. Она хорошо держала себя в руках и четко отвечала обоим мужчинам.

Потом Мерри Рулз и Дювивье вскочили на лошадей. Какое-то время еще раздавался стук копыт, и вскоре они перешли на рысь.

Затем появился Демарец и быстро закрыл за собой ворота.

Мобрей сказал себе, что ему больше нечего делать на террасе и что надо бы посидеть рядом с умершим.

Он вернулся в дом. Взволнованная Жюли металась по комнатам, словно у нее была какая-то важная работа, на самом деле она просто суетилась и ничего не могла делать.

— Здравствуй, Жюли! — сказал он ей с сердечной улыбкой.

— Здравствуйте, шевалье! — ответила горничная. — Боже мой, какой печальный день!

— Увы! — поддержал он и внимательно посмотрел на нее, словно пытаясь понять, что он нашел в ней когда-то такого, что так сильно возбудило его чувства. — Да, — продолжил он, — колония понесла тяжелую утрату. Люди пока еще не понимают, до какой степени она невосполнима, но, думаю, скоро поймут.

Эти же слова он говорил Мари несколько минут назад.

Реджинальд не хотел их повторять, но чувствовал, что ему надо было выразить именно это, хотя он никогда не испытывал особой симпатии к дю Парке, могила которого могла бы послужить основанием к зданию его будущего.

Жюли уткнулась носом в фартук и всхлипнула. Шотландец улыбнулся. Ему просто было трудно поверить в то, что эта служанка настолько привязалась к своему хозяину, чтобы так искренне оплакивать его смерть.

Он подошел к ней, обнял за плечи и наклонился к шее, словно бы желая утешить ее.

— Моя маленькая Жюли, — тихо прошептал он, — я надеюсь, что вы приготовили мою спальню.

Она подняла мокрое от слез лицо и посмотрела на него с искренним удивлением.

— В чем дело? — спросил он, прижав ее к себе. — В чем дело? Разве мадам дю Парке не сказала вам, что я буду здесь ночевать? Боже мой! — сказал он, в то время как Жюли продолжала вопрошающе смотреть на него. — Эта женщина совсем потеряла голову от горя. Я понимаю, что она даже не подумала о том, что я был в доме. Как бы то ни было, Жюли, я вовсе не собираюсь ночевать ни на террасе, ни в лесу с этими черномазыми. Только этого мне не хватало!

— Если у вас есть вещи, я принесу их, — сказала служанка. — А потом приготовлю спальню, в которой вы были в ваш последний приезд.

— Спасибо, Жюли!

Он не выпускал ее из рук. Она сделала слабую попытку высвободиться, потому что ее горе было острее, чем желание не отказывать мужчине в его ухаживаниях, но все же, утерев слезы, она сказала с усмешкой:

— Ту же самую спальню, шевалье? И тогда мадам Луиза сможет легко найти вас!

— Ну, проказница! — сказал Мобрей, не повышая голоса. — Злая проказница!

Он засмеялся и еще крепче прижал ее к себе. Прижавшись губами к уху молодой женщины, словно играя с ней, он зарылся лицом в ее пушистые волосы, стараясь поцеловать мочку уха. Жюли слабо сопротивлялась.

— Да бросьте вы, моя крошка, думаю, вы ничего не забыли.

Жюли вздрогнула и отпрянула от него.

— Сначала будет мадам Луиза, затем я. А потом будут еще и две чернокожие Сефиза и Клематита. Да вы, впрочем, легко можете найти и других, если вам так нравятся рабыни.

— Нет. Сейчас мне нужна только одна и, я думаю, вас мне будет вполне достаточно.

Он говорил шутливым тоном, стараясь не оскорбить служанку и в то же время давая ей понять, что он думал о ней в глубине души. Этот человек любил сразу завоевывать женские сердца. Конечно, для этого требовалось некоторое искусство, но не настолько серьезное. На какое-то мгновение он задумался о Сефизе и Клематите. Это были настоящие матроны с потными лицами, жирные и какие-то вялые. Они были ему совершенно безразличны, но он снова повторил себе: «Ему были противны чернокожие, его тошнило от них и все-таки он их по-своему жалел. Было ли это вызвано половым чувством, или же в них было какое-то очарование, которое отсутствовало у их самцов?»

— Что касается черненьких, — сказал он опять с игривой улыбочкой, — я дождусь того момента, когда окажусь с одной из них на необитаемом острове, а потом посмотрю, что мне делать.