Борис Климычев - Корона скифа (сборник)

Разумеется, Дудинский дал жандармам указание, проследить, чтобы в газетах правильно писали, и чтобы специально в народ были пущены правильные слухи. Дескать, ничего особенного не случилось. Отрекся император в пользу брата Михаила, и теперь будет царствовать Михаил Второй! Вот и все! А то ведь разболтались до того, что полицмейстер представил в губернское правление список работников правления, которые должны были платить налог за своих собак. И список был составлен так:

Губернатор — собака,

Главный архитектор — собака,

Санитарный врач — собака…

Ну и так далее. Вот и гадай теперь: то ли полицмейстер так составил список по глупости. То ли он большевик? Или вот газета «Сибирская жизнь». Взяла вдруг и сообщила, дескать, царя прогнали, министров его упрятали за решетку. Говорят, около редакции в Ямском переулке бушуют толпы. Толкуют про какое-то временное правительство, и какой-то там Совет депутатов. Провокация, не иначе. Редактора надо арестовать, и вообще — всю редакцию…

Пока Михаил Николаевич размышлял подобным образом, он услышал доносившиеся из прихожей молодые зычные голоса:

— Мало ли, что никого не принимает! Пойми, бестолочь, нам не нужно, чтобы губернатор нас принял, нам нужно сообщить ему, что он получает большое перо в зад, чтобы лететь на все четыре стороны, ясно? А себя, бестолочь, можешь считать уже уволенным, собирай свои манатки и марш — из этого дома на все четыре стороны!

От услышанного Дудинский вскипел гневом, и тотчас в губернаторский кабинет вошли молодые люди в кожанках. Без приглашения расселись в кресла. Без разрешения закурили папиросы. Один даже ему протянул портсигар:

— Закуривайте!

Представились, назвали свои должности. Они из какого-то временного комитета общественного порядка и безопасности. Он даже не понял: кто из них — кто. Тогда один из них, одетый в черное пальто и с красной повязкой на рукаве представился:

— Аркадий Федорович Иванов, комиссар временного отдела милиции временного комитета общественного порядка.

И положил на стол предписание — освободить помещение. На предписании — лиловая печать, без орлов, неизвестно, что обозначающая.

— Но как же, господа? Где же я должен жить? У меня семья, прислуга. И такая масса вещей, мебели. Быстро собрать все просто невозможно! Кроме того, я могу подчиниться только предписанию из Петербурга. Меня Петербург назначал.

— Вас назначал не Петербург, а бывший царь, теперь царя нет, и в Томске осуществляем власть мы.

И самый молодой и наглый подошел к форточке и крикнул:

— Заходите, товарищи мужики, мебель выгружать! До свидания, гражданин Дудинский, адью! Вас ведь выгружать не нужно? Сами из помещения выйдете?

Дудинский хотел попросить у лакея валерьянки, но не успел ничего сказать, как в кабинет вбежали грузчики, от них несло спиртным.

— Граждане начальники! В окна мебель выкинуть можно?

— Можно!

Затрещали оконные рамы, полетели на улицу стулья, столы, диван в окне застрял и грузчики страшно матерились, не обращая на бывшего губернатора ни малейшего внимания.

Дудинский, полный, статный, сразу будто стал меньше ростом, вышел на улицу. Увидел толпу народа, все над ним смеялись. Он втянул голову в плечи, поспешил спрятаться за горой сундуков. В голове пронеслось: «Еще и расстреляют, пожалуй, или только арестуют?»

А пьяная толпа солдат, мещан и непонятно каких людей орала и вопила новую частушку:

— Бога нет, царя не надо!

И без них мы проживем,

Золотые зубы выбьем,

На монеты перельем!

Два молодых человека артистической внешности осторожно несли огромную оранжевую вывеску, на которой алыми буквами было написано:

ДВОРЕЦ СВОБОДЫ

Губернатор из-за своих сундуков краем глаза увидел, как солдаты, без шапок, в расстегнутых не по уставу шинельках, пьют что-то из огромной бутыли по очереди.

Один из солдат восхищенно сказал:

— Ну, братцы, хороша брага! Настоящий стенолаз!

Пьяные мужики влезли на крышу железнодорожного управления и, поддевая ломами, свергли вниз двуглавого орла. Он упал с грохотом, едва не прибив толстую даму с собачкой. Отчаянный маленький кобелек с рычанием ринулся на обломки царского герба, попытался откусить кусок, но понял, что жесть ему не по зубам, задрал ногу и демонстративно пустил желтую струйку на обидчика.

В этот момент к груде вещей, возле которой в кресле сидел взъерошенный Дудинский, подошел крепкий мужик, по виду приказчик, и тихонько сказал:

— Иннокентий Иванович предлагают вам помощь. Вещи ваши мы отвезем сейчас на наш склад, а вы пожалуйте к хозяину, он рад пригласить вас.

— Так вы от Гадалова?

— Именно! Иннокентий Иванович видел все это форменное безобразие и считает за честь помочь вам. Пожалуйте в пролеточку, за вещи не беспокойтесь, я тут — с лошадьми и работниками…

Сердце у Дудинского с бешеных скачков перешло на более умеренный ритм. Он сел в пролетку и прикрыл лицо картузом. Кучер знал дело и свернул ближе к роще, где народу в этот момент было меньше. Ехать было недалеко, сразу за собором открывался вид на дом Гадалова.

Иннокентий Иванович встретил Михаила Николаевича на крыльце.

— Проходите, проходите, Михаил Николаевич! О, времена! О, нравы!

— К чему это все может привести, как вы думаете? — спросил Дудинский. Ему хотелось узнать, что будет с царскими чиновниками. — Вас-то, деловых людей, кажется, не трогают?

— Из домов пока не гонят, — улыбнулся Иннокентий Иванович. — Дома-то у нас, слава богу, не казенные, как у чиновников, а свои собственные. Об остальном — думаем. Как раз ко мне коллеги пришли посоветоваться как быть. Чай пьем да кумекаем. Почаевничайте с нами, у нас от вас секретов нет.

— С удовольствием попью чайку! — согласился Дудинский. — А как вы думаете, что мне следует теперь предпринять?

— Прямо скажу, Михаил Николаевич, вам следует немедленно теперь же уехать вместе с близкими с вечерним поездом. Я слыхал, что могут вас арестовать. Возьмите в багаж самое необходимое и отправляйтесь. Мебель я вам потом постараюсь переслать.

Дудинский прибодрился и пожал Гадалову руку.

В обширной комнате под картиной Васнецова «Три богатыря» за столом сидели давно знакомые Дудинскому томские торговые люди. При виде бывшего губернатора некоторые привстали и поклонились, а некоторые сделали вид, что они с Дудинским никогда не были знакомы. Это его поразило: «Вот сволочи! Прежде дрожали, входя ко мне в кабинет!»

Гадалов занял место в центре стола. Если раньше на картине «Три богатыря» для него Добрыней Никитичем был дядя царя, Николай Николаевич, Алешей Поповичем — сам царь, а Ильей Муромцем — Распутин, то теперь временное правительство было ни на что не похоже. Видел он уже портрет Керенского. Ну какой же из него богатырь? Глиста в суконном френче! И глаза — сумасшедшие.