Николай Дмитриев - Третья причина (сборник)

Ненадолго расставшись с полковником, Ревекка вышла к столу в роскошном шёлковом платье, чем-то напоминавшим греческую тунику. Сопровождаемая восхищёнными взглядами, она проследовала вдоль уже занятого табльдота и непринуждённо села рядом с Иртеньевым.

Полковник ясно слышал шуршание шёлка, как-то на втором плане видел суетившихся вокруг стола стюардов, совершенно машинально останавливал взгляд на замершем в почтительном поклоне величественном метрдотеле, но при всём том его существо целиком было поглощено Ревеккой. А когда, по окончании затянувшегося обеда, большинство дружно направилось в танцевальный зал, полковник, оказавшись там вместе со всеми, ощущал только руку женщины, доверчиво опиравшуюся на его локоть.

Салон, куда они вошли, больше подходил не кораблю, а богатому поместью. Понимая, что сейчас будут танцевать и, уловив, что встретившая их музыка чем-то напоминала польку, Иртеньев наклонился к Ревекке.

— Что тут играют?

— Тустеп. Два шага. — Ревекка высвободила руку из-под локтя полковника и, мягко положив её ему на плечо, сказала. — Не бойтесь, это очень просто…

Тустеп и впрямь оказался незамысловатым, но весьма занимательным. Впрочем, сейчас полковнику это было совершенно безразлично, и, весь захваченный совсем иными чувствами, он послушно следовал за своей партнёршей…

Конца танцев, тянувшихся далеко заполночь, они ждать не стали. В одном из промежутков, когда облачённый в белые смокинги оркестр, сидевший на подиуме, смолк, они, не сговариваясь, стали пробираться к выходу.

В корабельных коридорах уже никого не было, пассажиры или разошлись по каютам или сидели в салонах, а вымуштрованная прислуга, похоже, здесь вообще не показывалась. К тому же мягкая ковровая дорожка скрадывала звук шагов, и только корабельная сирена, периодически завывавшая по ночному времени где-то на носу «Кайзера», нарушала тишину.

Сам, того не заметив, полковник привёл Ревекку к дверям своей каюты, и, когда он, ещё не зная, что и сказать, остановился у дверей, она, прижавшись к нему, почему-то чуть хриплым голосом спросила вполголоса:

— У тебя отдельная?..

— Да, — сдавленно ответил Иртеньев, лихорадочно нащупывая ручку двери.

А потом, почти сразу, когда казалось, что щелчок замка ещё слышен в полумраке каюты, они очутились возле кровати и Ревекка, потянув за собой Иртеньева, сама откинулась на стёганое покрывало, превращавшее днём корабельную койку в уютный диван…

Укрывшись толстым и очень тёплым пледом, Иртеньев сладко дремал в лонгшезе, выставленном на верхней палубе. Изредка приоткрывая глаза, он видел с верхней палубы «Кайзера» дышавший холодной свежестью океан, облачное небо и бегущие вдоль борта пенистые буруны.

Прошлую ночь полковнику не пришлось спать вовсе, но он об этом ни капельки не жалел. Больше того, ничего иного он бы сейчас и не желал, как нового повторения этой удивительной ночи, если б не сладкая истома мягко заставлявшая смежить веки.

Да, такого в жизни полковника ещё не было. Его случайная попутчица оказалась изумительной женщиной. Она так жадно принимала любовника в своё лоно, так сладостно постанывала, что полковник буквально потерял голову, напрочь забыв, где он, кто он и что с ним.

Даже сейчас, прикрывая глаза, он ясно представлял женскую фигуру рюмочкой, несколько полноватые бёдра и круглые ягодицы, никак не портившие общего впечатления, а наоборот, заставлявшие сердце влюбившегося полковника всю ночь неистово биться.

Время от времени Иртеньеву начинало казаться, что происходившее ночью ему просто приснилось, и тогда он протягивал руку к стоявшему рядом лонгшезу и легонько сжимал пальцы Ревекки, расслабленно лежавшие на поручне. Она тут же отвечала ему нежным пожатием, Иртеньев открывал глаза, и каждый раз его встречал благодарно-лучистый взгляд женщины.

Так, в полудрёме, они провели несколько часов, пока морской воздух не взял своё, и сначала полковник, а потом и Ревекка, окончательно проснувшись, начали осознавать, что уже скоро гонг позовёт ко второму завтраку.

— Ну, как, выспалась? — с улыбкой глядя на женщину, спросил Иртеньев.

— А ты? — уголки губ Ревекки лукаво поползли вверх.

— Вроде, только есть зверски хочется…

— М-м-м… — Ревекка потянулась в лонгшезе. — А я прямо тебя так бы и съела…

Иртеньев вспомнил, что когда там ночью в каюте, он вставал с кровати, Ревекка обязательно подходила к нему и, обнимая, крепко кусала за то или другое плечо, обязательно растирая следы зубов ладошкой.

— Охотно верю, — Иртеньев прикоснулся рукой к предплечью. — Что, выходит, я тебе здорово нравлюсь?

— И вовсе нет, — Ревекка скорчила смешную гримасу. — Это ты в меня влюбился, причём с первого взгляда. Я сразу заметила, как ты на меня смотрел, ещё там, в первый раз, на галерее…

— Значит, я тебе нравлюсь. — Иртеньев с шутливой гордостью задрал нос вверх.

— Глупый… — Ревекка лёгким движением руки взъерошила ему волосы. — Просто когда ты оказался моим соседом за столом, да ещё слева, я поняла, что противиться бесполезно.

— Ну, это я понимаю… — Иртеньев покачал головой. — Но чтобы вот так… Почему?

— Почему? — переспросила Ревекка и, оставив шутливый тон, серьёзно сказала: — Ты знаешь, я и сама уже думала, почему… Знаешь, когда ты сел рядом, я вдруг почувствовала своё, родное, наверно, поэтому…

— Родное? — удивился Иртеньев и, внимательно посмотрев на женщину, осторожно сказал: — Мне почему-то кажется, что ты еврейка…

— А тебя что, это смущает? — в бархатных глазах Ревекки мелькнуло что-то грустное и после короткой паузы, она добавила: — И оно что-то меняет в наших отношениях?

— Никоим образом, просто я так подумал.

— Правильно подумал, — кивнула Ревекка. — Да, я еврейка. Только наполовину. Мои родители тоже из Польши. Думаю, они и в Америку уехали только потому, что там на смешанный брак никто не обращает внимания… — Она повернулась боком в своём лонгшезе и в упор посмотрела на Иртеньева. — Да, а как ты догадался? Мне говорят, что я совсем не похожа.

— Не знаю, — пожал плечами Иртеньев. — Может потому, что в наших краях много евреев…

— Может… — негромко согласилась Ревекка и, снова прикрыв глаза, задремала.

Разговор сам собой оборвался, и Иртеньев, тоже прикрыв глаза, слушал, как ветер посвистывает в фалах, густо опутавших мачту, и как глухо бьют в высокий борт волны, только теперь обратив внимание, что огромный корабль под их ударами весьма заметно покачивается.

Так, молча, они пролежали в своих лонгшезах почти полчаса, прежде чем Иртеньев спросил:

— Скажи, а что ты там делаешь в Америке?

— Как что? — удивилась Ревекка. — Конечно, работаю.