Николай Дмитриев - Третья причина (сборник)

Заключение мирного договора с Россией японцы встретили с возмущением. Как сообщала та же «Япония и Россия» повсюду проходили многочисленные митинги, сопровождавшиеся к тому же акциями протеста.

Вывод напрашивался сам собой: японские газеты, охваченные победной эйфорией, искажали, а может, и намеренно скрывали истинную картину, отчего у простого обывателя создалось впечатление, будто в результате войны Россия не только уступит часть своей территории, но ещё и выплатит контрибуцию.

Везде склонялись имена барона Комуры и графа Витте, которому приписывали твёрдую позицию, приведшую к таким результатам. Однако Иртеньев подозревал, что тут не обошлось без влияния Англии и Америки, похоже, никак не желавших допускать дальнейшего усиления Японии.

Впрочем, о мирном договоре Иртеньев особо не задумывался. Гораздо больше полковника беспокоил всё усиливающийся поток информации о беспорядках в России, причём как само собой разумеющееся сообщалось, что во время мятежа в Лодзи и Варшаве убито до 130 ти человек, а ранено вообще несколько сот.

Прочитав об этом, Иртеньев сразу вспомнил о поляках, начавших свои хлопоты гораздо раньше Русселя. Само собой разумеется, что все эти волнения, призывы и газетная шумиха представляют собой звенья одной цепи, но, с другой стороны, вполне возможно и нечто иное.

Конечно, если принять во внимание появление здесь команды Пилсудского, то волнения в Польше были, в общем-то, понятны, а вот остальные сообщения весьма настораживали. Так, писалось, что в Баку, переполненном войсками, положение становится всё хуже, и артиллерия уже разрушила большую часть города.

К тому же, как бы походя, делался вывод, что «судьба России решается на большой, а не малой войне». При этом под «малой» подразумевалась только что окончившаяся Русско-японская война. Как ни крути, а напрашивалось заключение, что теперь Япония решила загребать жар чужими руками и всячески потворствует таким, как Руссель.

Да, теперь относительно планов господина Русселя у Иртеньева сомнений не было. К тому же, как и предполагал полковник, доктор проигнорировал жалобу, о которой говорил Беклемишев, а это ещё раз подтверждало, чуть ли не прямое участие японцев в делах Русселя.

И именно теперь Иртеньеву предстояло решить, как дальше строить отношения с этим самым доктором. Тут было два пути: или глубоко влезть в его дела, вызвав к себе повышенное внимание японцев, или же под благовидным предлогом прекратить всякое общение и постараться отойти в сторону.

При всестороннем рассмотрении второй вариант показался Иртеньеву предпочтительней, и полковник, взвесив все «про» и «контра», решил, что так будет лучше. К тому же в таком случае ему можно ничего не объяснять Русселю, а просто-напросто незаметно исчезнуть из Токио.

Придя к такому заключению, Иртеньев прекратил бесцельное созерцание столика и, снова вернувшись к окну, посмотрел не вниз на улицу, а устремил взгляд поверх крыш, туда, где за вершинами гор, за морем, была Россия.

А хорошо бы, подумалось Иртеньеву, иметь сейчас не почтовую связь, шедшую вкруговую, а прямой телеграфный провод. От такого несбыточного желания полковник только фыркнул и покрутил головой.

Впрочем, мысль, как бы сама собой развиваясь в этом направлении, подсказала возможный вариант. Достаточно было иметь искровой аппарат, установленный на каком-либо вроде бы нейтральном судне и… Только чтоб это был не обычный «Дюкрете», уже имевшийся на кораблях, а новейший и достаточно мощный беспроволочный телеграф…

Фантазия, так неожиданно пришедшая в голову, развеселила полковника, заставив на минутку забыть обо всех сложностях. Он даже подумал и о том, что в принципе это возможно, но тут неожиданный стук в дверь вернул всё на свои места.

— Войдите… — громко сказал полковник, и на пороге возник вылощенный «бой» с уже знакомым лакированным подносом на вытянутой руке.

Заметив не один, как обычно, а сразу два светлых конверта, словно прорисованных по чёрному лаку, Иртеньев сделал порывистый шаг навстречу, забрал почту и, бросив на поднос монету, отпустил слугу.

Подождав, пока дверь за «боем» закрылась, полковник взял один конверт в левую руку, а другой в правую и сравнил их. Всё было правильно, конверт в левой руке был из Гамбурга, а вот откуда второй, Иртеньев понять не мог. Ясно было лишь то, что там лежит что-то твёрдое, отчего край бумаги слегка протёрся, и в этом месте образовалось коричневатое пятно.

Усилием воли полковник заставил себя отложить загадочное письмо в сторону и сначала прочитал Гамбургскую почту. Как и ожидал Иртеньев, текст выглядел, как отчёт о делах на плантации и ничего особенного на первый взгляд не представлял.

Не прибегая ни к каким ухищрениям, полковник отсчитал шестнадцатую строку сверху и полушёпотом произнёс вслух:

— Носорог потоптал посевы…

Фраза подтверждала, что его предупреждение получено и меры приняты. Удовлетворённо хмыкнув, полковник ещё раз пересмотрел аккуратно выписанные строчки. Судя по отсутствию нужного знака, никаких дополнительных инструкций или запросов письмо не содержало и, следовательно, его можно было спокойно отложить в сторону.

Теперь можно было заняться вторым конвертом. Иртеньев внимательно осмотрел его со всех сторон, ещё раз прочитал совершенно неизвестный обратный адрес и осторожно оторвал край. К удивлению полковника внутри оказалось коричневатое «паспарту» из плотного картона, на которое была наклеена какая-то фотография.

Полковник вынул всё из конверта и с удивлением обнаружил, что ничего, кроме одного-единственного «паспарту» там нет. Тогда он повернул фотографию к свету, взглянул и вздрогнул от неожиданности. С вирированного прямоугольника на него смотрела улыбающаяся Ревекка.

Ещё не веря, что никакого письма или записки нет, Иртеньев перевернул картон, но и с обратной стороны, кроме штампа заведения некоего Шварцвельда и тиснённого фирменного узора, ничего не было.

Тогда полковник медленно пересёк комнату, уселся в кресло и, держа фотографию в вытянутой руке, стал её пристально рассматривать. Ревекка снялась в том самом открытом платье, которое было надето на ней в день их знакомства на пароходе.

Какой смысл вложила женщина в этот кусочек картона, посылая его через океан, Иртеньев догадаться не мог. То ли это было ласковое предложение забыть всё, то ли, наоборот, напоминание и страстный призыв вернуться.

В любом случае, мягкая волна чудных воспоминаний о невозвратном времени накатила на Иртеньева, заставив полковника на какое-то время напрочь забыть и про войну, и про Русселя, и про саму Японию, оставив только ощущение какого-то сожаления и грусти…