Иван Любенко - Тайна персидского обоза

— Позвольте, ваше превосходительство, обсудить с вами один сугубо личный вопрос, — поглаживая «раненый» подарок Натальи Петровны, испросил разрешения следователь.

Извинившись перед супругой, барон отошел в сторону:

— Я слушаю вас, Иван Авдеевич.

— Видите ли, господин генерал, приставленный ко мне человек затруднит проведение дознания, и я просил бы вас великодушно отменить сей приказ…

— Господин надворный советник, — перебил Самоварова командующий, — осмелюсь напомнить вам, что вы направлены сюда с поручением государственной важности, и, как следует из вашей бумаги, я обязан оказывать вам всяческое содействие. Но поскольку дело приняло столь серьезный оборот и на вас совершено покушение, я вынужден выделить вам охрану. И прошу более не возвращаться к материи сего вопроса. Договорились?

— Что ж поделаешь…

— Вот и славно! Скажите, у вас уже есть кто-то на подозрении?

— До окончания расследования я не хотел бы бросать тень на кого-либо, однако я уверен, что в меня стрелял человек, погубивший Корнея Рахманова. Кстати, его жена вот-вот должна родить, но пенсия ей до сих пор не назначена. Мне кажется, что несчастная вдова испытывает сильную нужду. Не могли бы вы ускорить это разбирательство?

— Откровенно говоря, до сих пор еще не совсем ясно: вдова она или нет… Но, как бы там ни было, я распоряжусь, чтобы ей выдали жалованье мужа за прошлый месяц, а потом, даст бог, вы раскроете и эту тайну.

— Благодарю вас, господин генерал.

— Смотрю я на вас, Иван Авдеевич, хороший вы человек, ежели о чужих людях печетесь. А я, признаться, о вашем брате был другого мнения. Ну да ладно, мне пора. Супруга заждалась. Честь имею.

Откланявшись, Самоваров подошел к дереву, рядом с которым он стоял в момент выстрела, и, попросив прапорщика посветить факелом, с помощью солдатского штыка извлек деформированный кусок свинца. «Обычная пистолетная пуля. Прицельная дальность из такого оружия — не более тридцати шагов. Скорее всего, слежка за мной велась от самого генеральского дома. Но ведь рядом было полно людей, и стрелок мог попасть в кого угодно, например в Игнатьева. А впрочем, вокруг меня были одни офицеры в треуголках и лишь я один в боливаре. Вот поэтому-то преступник и метил в цилиндр, едва не прострелив мне голову. Да, веселенький оборотец принимает сия история!» — мысленно резюмировал следователь и, положив пулю в карман, зашагал к дому полковника.

В окнах горел свет. Надворный советник уже собирался потянуть за шнур дверного колокольчика, как вдруг понял, что приносить с собой простреленный головной убор не было никакого смысла. Он сжал его в блин и с размаху, по-мальчишески задорно запустил круглый диск в бескрайнюю черноту неба.

— Вот и славно. Наконец-то избавился! — радостно потирая руки, сказал самому себе Иван Авдеевич и почему-то снова вспомнил вальс и несравненную Анастасию Филипповну.

Ночной сумрак рассеялся, и вместе с ним исчезли и непонятные, словно миражи, тени, превратившиеся незаметно в обыденные предметы: в шандал [10] Шандал (уст.) — тяжелый, чаще медный подсвечник для одной свечи (прим. авт.). с оплывшей свечой, поставец [11] Поставец (уст.) — шкаф для посуды (прим. авт.). , чемодан, стул и кованую печную кочергу. После покушения Иван Авдеевич так и не сомкнул глаз до самого утра. Он провел в этом забытом богом городишке уже почти целую неделю, а в расследовании кражи так и не продвинулся ни на дюйм [12] Дюйм — мера длины, равная 2,54 см (прим. авт.). . Хотя, конечно, задачка была не из простых! Да кто ж спорит? Оно и понятно — почти полтора месяца минуло с того дня, когда в ворота Интендантства заехал персидский обоз, и поди теперь отыщи улики… Да, он действительно многое выяснил, но все это имело лишь косвенное отношение к разгадке и скорее мешало, чем помогало делу. С первого дня надворный советник никак не мог избавиться от подсознательного чувства, что он каждый раз проходит мимо того самого заветного ключа, способного отворить эту потаенную дверцу. Ему все время казалось, что ответ покоился где-то здесь, рядом, на поверхности. «Надо только внимательно присмотреться к деталям», — сверлила мозг одна и та же уже изрядно надоевшая фраза. Он ее повторил тысячу раз — да что проку?

Большие старые часы на первом этаже протяжно зашипели, хрипло «прокашлялись» и отбили семь раз. Засуетилась кухарка, внося с кухни самовар, за ней тяжело протопал по лестнице истопник, что-то недовольно бормоча себе под нос чуть ли не под самой дверью надворного советника. Дом проснулся и стал похож на большой корабль, где каждый матрос хорошо знал свое дело.

Помолившись и приведя себя в порядок, Иван Авдеевич спустился в столовую. Полковник пил чай в одиночестве.

— Доброе утро, Иван Авдеевич! Присоединяйтесь.

— С удовольствием. Ну, и как же вчерашняя охота?

— Весь лес излазили, а лиходея так и не нашли.

— А разглядеть вам его, случаем, не удалось?

— К сожалению, нет. Но бегает быстро и, по-моему, был одет в темный сюртук. А казак, к вам приставленный, уже на улице дожидается… Эх, Иван Авдеевич, растревожили вы это осиное гнездо! — Полковник поймал на себе непонимающий взгляд Самоварова и пояснил: — Я имею в виду хозяйство полковника Безлюдского. Да и Латыгин тоже птица не без греха. Вот, говорят, у поручика Гладышева обнаружена большая недостача. Человек погиб, горе в семье, а эти господа готовы на него теперь всех собак повесить.

— Да, негоже сие дело.

— Вот и я говорю.

— А как самочувствие Агриппины Федоровны?

— Ей опять что-то нездоровится. Доктор говорит, что в ближайшие дни возможны роды, а мастера еще комнату для новорожденного так и не закончили. А вообще, местные строители — сущие прохиндеи…

— Так отчего же только местные? Они и у нас в Петербурге такие же… Вон у графа Одинцова в прошлом году умельцы фасад отделывали и для прочности добавили в штукатурку сырых опилок. Работу закончили, управляющий с ними рассчитался, а через пару месяцев дом позеленел. Над графом смеялась вся столица.

— Позеленел?

— Ну да, зацвел.

— Как это?

— Мхом покрылся…

— Чем? — всплеснул руками в удивлении полковник и зашелся диким, необузданным хохотом. — Ну это ж надо! А? Кому скажешь — не поверят! Вот это фокусники! Дом позеленел! — раскрасневшийся обер-квартирмейстер хлопал в ладоши и по-детски топотал ногами. — Ух, Иван Авдеевич, уморили на славу! — вытирая платком выступившие от смеха слезы, Игнатьев посмотрел на Самоварова. Надворный советник сидел не шевелясь, словно каменное изваяние, и с отрешенным видом смотрел в пол. — Что с вами, Иван Авдеевич?

— Да как же это я раньше не догадался? — сокрушенно развел руками следователь.