Жорж Санд - Прекрасные господа из Буа-Доре

Буа-Доре, который напомнил о католической резне лишь для того, чтобы увидеть, в каких водах плавал с тех пор молодой Макабр, сейчас ставший стариком, почувствовал себя спокойнее. Этот главарь шайки не мог действовать под покровительством принца де Конде. У маркиза достало непринужденности на то, чтобы поговорить о кулинарии как человек, который в этом разбирается, а поскольку во время своего двухчасового пребывания в гостинице он от нечего делать обсудил этот важный вопрос с мадам Пиньу, он очень хорошо знал содержимое кладовой и запасы в погребе…

— Мы будем иметь честь предложить вам, — сказал он, — четверть туши кабана с пряностями и послушаем, что вы о нем скажете; блюдо иссуденских раков, сваренных в пиве и украшенных зеленью…

— И хорошо наперченных, я надеюсь! — сказал капитан. — Моя супруга любит изысканные блюда.

— Мы положим туда испанский стручковый перец!

И, перечислив все блюда, маркиз прибавил:

— Но не будет ли ваша прославленная дама склонна к какому-нибудь сладкому блюду после жаркого?

— Да, черт возьми! Я чуть не забыл, что она рекомендовала мне некий омлет с мускусом…

— Может быть, ваша милость хочет сказать — с фисташками? Это мое изобретение.

— Ну да! Она сказала мне, что это выдумка старого…

— Старого? Кто же осмеливается похваляться, что придумал раньше меня омлет с рисом и фисташками?

— Старого Буа-Доре, раз надо назвать имя этого главного дурака в хорошем обществе!

Буа-Доре закусил свой ус.

— Кто же, — сказал он, — оказывает маркизу честь повторять его бахвальство? Ваша супруга удостаивает его своим знакомством?

— Похоже! — ответил Макабр. — И более того, мне известно, старый шутник, что ты — покорный слуга этого трижды канальи, поддельного маркиза, твоего учителя кулинарии, но мне на это наплевать! Ты под наблюдением, и твои уши мне ответят за твою стряпню.

Маркиз понял, что у него нет выбора, он должен дурно говорить о себе самом, не щадя ни своего достоинства, ни своего характера, и даже в достаточно забавных выражениях, но все же не решился присоединить к своему проклятому и оклеветанному имени эпитет старого, каким гордо пользовался против него его ровесник Макабр.

Этот последний неприятно упирал на это.

— Дряхлый старик, должно быть, совсем разбит, — сказал он, — потому что, когда я в последний раз его видел, это была длинная шпага, без бороды, и я едва не сломал его пополам нечаянно.

— Правда? — спросил Буа-Доре, припоминая приключение своей молодости, недавно рассказанное им Адамасу. — Вы оказали ему честь помериться с ним силами?

— Нет, мой милый, я не опускаюсь до этого. Он был верхом и вез боеприпасы нашим врагам. Я взял его за ногу и, бросив на землю, решил, что с ним покончено, и завладел его грузом.

— Который состоял из пороха и пуль? — спросил Буа-Доре, который не мог не рассмеяться про себя над бахвальством человека, которого он опрокинул одним ударом ноги, и над этим знаменитым грузом боеприпасов, состоявшим лишь из детских игрушек.

— Хорошая была добыча! — ответил капитан. — Но довольно разговоров, старый болтун! Идите вниз присматривать за всем.

Буа-Доре, которого отослали к плите, вынужден был покинуть Марио, удерживаемого капитаном при себе.

Выходя, он обменялся взглядом со своим сыном и в ответ на полный тревоги взгляд получил от ребенка взгляд, полный доверия. Он чувствовал, что Макабр неплохо расположен по отношению к нему.

— Ну, малыш, — сказал капитан. — Теперь иди сюда и скажи мне, если можешь, кто ты такой!

— Ей-богу, мой капитан, я ничего об этом не знаю, — ответил Марио, не успевший забыть, как разговаривают бродяги. — Я — ребенок, украденный или найденный где-то на дороге черными страдиотами, которых называют египтянами.

— Что ты умеешь делать?

— Три великие вещи, — ответил Марио, кстати припомнивший прекрасные изречения Ла-Флеша, — голодать, бодрствовать, бегать; с этим можно далеко пойти и из всего выпутаться.

— Он не глуп, — сказал Макабр, глядя на своего лейтенанта, который, чтобы показать свое дурное настроение, повернулся к нему спиной, сев на стул верхом, оперев голову и руки на спинку, поясницей к огню.

Макабр нашел эту позу непристойной и в циничных выражениях сделал ему замечание. Сакканс, ничего не сказав, встал и вышел.

Марио наблюдал за всем, и разлад между двумя главарями показался ему добрым предзнаменованием. Он пообещал себе постараться извлечь из этого пользу, если представится случай.

Макабр возобновил разговор с ним.

— Как получилось, — спросил он у него, — что я совсем не видел тебя в Брильбо прошлой ночью?

Марио недолго затруднялся этим вопросом.

— Меня там не было, — сказал он. — Я собирал курочек в окрестностях только для того, чтобы уберечь их от лисы и от типуна.

— Ты умеешь воровать кур? Что ж, это дар природы, которым можно воспользоваться. Но скажи мне, закончил ли околевать испанец.

— Господин д'Альвимар? — спросил Марио, который начинал понимать рассказ Пилар и уже не смотрел на него, как на сновидение.

— Да, да, — сказал Макабр, — этот папистский пес, который мне всю душу вывернул своими молитвами!

— Он умер сегодня утром.

— Хорошо сделал, дурак! А Санчо? Этот получше: хоть и святоша, а понимает дело. Где он сейчас?

— Он скрывается.

— Почему он не пришел ко мне сюда?

— Я сказал вам это: здесь опасно находиться вам, и он это знал.

— Какая опасность? Старый Пиньу предаст нас?

— Нет, бедняга совершенно ничего не знает; и что он мог бы предпринять против вас?

— Но кто угрожает нам?

— Сеньоры, которые сейчас ищут вас в Брильбо и которые с большой свитой проедут здесь, направляясь ночевать в Бриант.

— Ты их видел?

— Да.

— Сколько там человек?

— Может быть, две сотни всадников! — сказал Марио, надеясь испугать собеседника.

— Значит, заговор открыт? — сказал тот, слегка дрогнув.

— Похоже!

Капитан, казалось, размышлял, насколько это возможно было понять по его каменному, вернее, затвердевшему лицу, которое могло выражать умственное беспокойство.

Сердце Марио бешено колотилось. Одно мгновение он надеялся, что его хитрость удастся и что Макабр решится повернуть назад. Но капитан стал говорить по-немецки со своими страдиотами, которые тотчас вышли, и Макабр вновь принял свою изящную позу, одна нога на верхушке тагана, другая — на стуле, покинутом лейтенантом.

Марио осмелился спросить.

— Ну что, мой капитан, — сказал он. — Вы снова отправитесь в путь?…

— На Линьер? Да нет, по правде сказать, обезьянка моя! Мои лошади устали, мои люди тоже. А я так плохо спал в Брильбо прошлую ночь, что хочу здесь набраться сил. Горе тому, кто явится побеспокоить меня здесь!