Эмма Орци - Коварство и честь

— Что именно, дорогой месье? В чем заключаются мои предположения? Что вы подкинули мадам де Фонтене сочиненное вами письмо, которого я не писал? Да ведь я видел, как вы это сделали, — воскликнул он со смехом.

— Вы? Невозможно!

— В ближайшие несколько дней произойдут вещи, куда более невозможные. А тогда я стоял под окном мадам де Фонтене во время вашего с ней разговора. Ставни были закрыты не так плотно, как хотелось бы вам. Но зачем спорить на эту тему, дорогой месье Шамбертен, если я весьма точно описал способ, которым вы заставили прелестную избалованную особу помогать вам в этом гнусном деле?

— В самом деле, зачем спорить? — сухо парировал Шовелен. — Оставьте прошлое прошлому. Я отвечу перед своей страной, возмущенной вашими махинациями, за методы, которые я использую, чтобы их предотвратить. Мы с вами, благородный сэр, должны заботиться о будущем… вернее, о следующих четырех днях, поскольку на пятый либо Алый Первоцвет будет у нас в руках, либо леди Блейкни будет поставлена к стенке и расстреляна.

Только сейчас что-то неуловимо изменилось в поведении сэра Блейкни. Всего на несколько секунд он выпрямился во весь свой великолепный рост и с высоты сознания собственной силы оглядел маленькую скорчившуюся фигуру врага, посмевшего пригрозить смертью женщине, которую он, сэр Блейкни, боготворит. Шовелен тщетно пытался сохранить некое подобие спокойствия, встретив взгляд, в котором больше не было ничего веселого, и услышав сильный властный голос.

— И вы действительно воображаете, — медленно и отчетливо проговорил сэр Блейкни, — что способны претворить в жизнь свои мерзкие нечестивые планы? Что я… я!.. позволю осуществить их за жалкие четыре дня? Вижу, месье вы ничего не усвоили из прошлых уроков. Не поняли, что стоило вам посметь дотронуться своими грязными лапами до леди Блейкни, как вы и ваша свора убийц, которые слишком долго терроризировали эту прекрасную страну, тем самым подписали себе смертный приговор. Вы посмели помериться со мной силами, сотворив такое дьявольски гнусное деяние, что я, во имя справедливого возмездия, сотру вас с лица земли и пошлю в ад, к своре нечистых духов, которые помогали вам совершать преступления. После этого земля, благодарение Богу, будет очищена от вашего присутствия и снова заблагоухает.

Шовелен безуспешно пытался рассмеяться, пожать плечами, принять тот дерзкий вид, который так легко давался противнику. Но вне всякого сомнения, напряжение этого долгого разговора сказалось на состоянии его нервов. И хотя в душе он клял себя за трусость, все же был абсолютно не способен двинуться с места или ответить. Ноги налились свинцовой тяжестью, по спине прошел ледяной озноб. Ему и в самом деле казалось, что некая потусторонняя сила появилась в унылой сырой комнате и гигантской невидимой рукой звонит в безмолвный колокол, возвещая крах его амбициям и надеждам. Голова кружилась так, что он закрыл глаза. В горле стояла тошнота. А когда он набрался сил снова поднять веки, оказалось, что противник исчез.

Шовелен еще не до конца пришел в себя, когда в комнату быстро вошла Тереза. Она показалась ему привидением, эльфом, проникшим сюда сквозь замочную скважину. Но она бросила на него полный презрения взгляд, очень женский, очень человеческий, прежде чем исчезнуть за дверью.

Очутившись на площадке, она помедлила, напрягла слух и услышала гулкие шаги, медленно удалявшиеся вниз по ступенькам. Она побежала следом и тихо окликнула:

— Милорд!

Шаги замерли.

— К вашим услугам, прекрасная дама, — ответил приятный голос.

Тереза, обладавшая не только проницательностью, но и немалым мужеством, продолжала спускаться. Она ничуть не боялась. Инстинкт подсказывал, что до сих пор ни одной женщине не приходилось опасаться этого элегантного милорда с заразительным смехом и насмешливым лицом, которого она впервые увидела в Англии.

Они столкнулись лицом к лицу на середине лестницы, и когда она, слегка задыхаясь от волнения, остановилась, он учтиво спросил:

— Вы оказали честь, окликнув меня, мадам?

— Да, милорд, — быстро прошептала она. — Я слышала каждое слово разговора между вами и гражданином Шовеленом.

— Разумеется, дорогая леди, разумеется, — улыбнулся он. — Если женщина когда-нибудь воспротивится искушению приложиться нежной раковинкой уха к замочной скважине, мир потеряет много возможностей развлечься.

— Это письмо, милорд, — нетерпеливо перебила она.

— Какое письмо, мадам?

— Это оскорбительное, адресованное мне письмо, когда вы увезли Монкрифа. Вы никогда его не писали?

— А вы действительно считаете, что писал? — парировал он.

— Нет… мне следовало догадаться… в тот момент, когда я увидела вас в Англии…

— И поняли, что я не негодяй.

— О, милорд! Почему вы не сказали мне раньше? — запротестовала она.

— Я просто не думал об этом. И если вы помните, большую часть нашей встречи вы провели в затейливом и весьма интересном описании ваших затруднений, а я покорно слушал.

— О, как я ненавижу этого человека! Как ненавижу их всех! — яростно воскликнула она.

— Разумеется, он не слишком симпатичен. Но, судя по всему, полагаю, что вы окликнули меня не с целью обсудить прекрасные качества нашего общего друга Шовелена.

— Нет-нет, милорд. Я окликнула вас потому, что…

Она помедлила, словно для того, чтобы собраться с мыслями и рассмотреть во тьме фигуру смелого авантюриста. Но видела лишь смутный силуэт. Свет падал сверху на гладко причесанные волосы, элегантно завязанный бант на шее, дорогие кружева на запястьях. Голова слегка склонена, одна рука держит шляпу, осанка больше подходит для светского салона, чем для сырой дыры, где смерть даже сейчас стоит у его локтя. Но тем не менее он был так же холоден и невозмутим, словно в этот майский вечер находился в напоенном ароматами цветов Кенте.

— Милорд, — резко бросила она, — вы говорили, что любите спорт. Это так?

— И надеюсь, всегда буду любить, дорогая леди.

— Означает ли это, — нерешительно спросила она, — означает ли это, что вы — тот человек, который ни при каких обстоятельствах не причинит женщине зло?

— Думаю, что так.

— Даже если она совершила ужасный грех по отношению к нему?

— Я не совсем понимаю, мадам, — просто ответил он. — А время идет… Вы, случайно, не имеете в виду себя?

— Да. Я глубоко ранила вас, милорд.

— Очень глубоко, — мрачно кивнул он.

— Не могли бы вы, — взмолилась она, поднимая огромные, полные слез глаза, — заставить себя поверить, что я была не чем иным, как жалким, невинным орудием?

— Леди наверху тоже невинна, мадам, — спокойно напомнил он.

— Знаю, — вздохнула Тереза. — Вы так глубоко меня ненавидите, что не стоило и просить.