Огюст Маке - Прекрасная Габриэль

— Почему же? — спросил переводчик.

— О! Это до того важно, — сказала герцогиня, скрежеща зубами, — что я спрашивала себя, должна ли я приехать сюда или вызвать вас к себе.

— Вам известно, герцогиня, что я не могу двинуться с места, — сказал брат Робер.

— Вы тяжелы, это правда, господин приор, но я шевелила массы еще тяжелее и не знаю, почему мне кажется, что десять человек моих людей могут унести вас, как перышко, ко мне в Париж или в Бастилию.

«В Бастилию?» — закричали испуганные глаза Горанфло, но голос брата Робера холодно сказал:

— Зачем же в Бастилию, герцогиня?

— Потому что там объясняются насчет обвинений в измене.

Холодный пот выступил крупными каплями на огромных висках Горанфло.

— Я не понимаю, — сказал брат Робер спокойным тоном.

— Во-первых, — вскричала раздраженная герцогиня, — невозможно разговаривать посредством этого дуралея!

Она указала на брата Робера, скрывавшегося под своим капюшоном.

— Этот бездельник, этот осел, — продолжала она с бешенством, — передает мне ваши слова с глупой флегмой! Стало быть, этот скот не чувствует ничего! Вы, по крайней мере, дом Модест, вспотели от страха!.. Но он — это бревно, это камень, это скелет, который годилось бы привесить к потолку колдуньи, как ящерицу! Смерть моей жизни! Я велела бы содрать с него кожу, если бы была уверена, что на его костях найдется кожа.

Брат Робер, нисколько не смущаясь, отвечал:

— Упреки, которыми вы осыпаете моего переводчика, несправедливы. Он в точности передает мою мысль. Он говорит, как я чувствую.

— Вы не боитесь?

— Нисколько.

— И у вас не выступил крупными каплями пот?

— Это мой жир тает от жару.

— Вы не дрожите объясняться со мною?

— Я не умею дрожать, когда чувствую себя невиноватым. Притом моя сила нисходит свыше, я не боюсь могущественных земель.

Ничего не могло быть страннее этой невероятной передачи волнений, терзавших приора. Брат Робер говорил о спокойствии и мужестве Горанфло, а Горанфло был готов свалиться со стула, и все его черты заметно расстраивались. Герцогиня подошла к Роберу, схватила его за капюшон и начала бешено трясти.

— Говори ты сам, — сказала она.

— Мне это запрещено, — отвечал он, спокойно смотря на нее.

— Я приказываю тебе.

Брат Робер надвинул капюшон и молчал. Герцогиня то бледнела, то краснела. Молчание обоих женевьевцев раздражало ее, и она не видела способа прекратить это молчание. Горанфло, оправившись от страха, по примеру неустрашимого Робера как будто сам шел наперекор герцогине, и ироническая улыбка появилась на его широком и толстом лице.

— Вы, кажется, угрожаете мне пыткой! — вскричал переводчик голосом звучным, как труба. — Ну! К пытке! К пытке! Мы весело пойдем на пытку, как брат Давид, которого вы велели убить! Как брат Борромэ, которого вы велели убить! Как брат Клеман, которого вы…

— Довольно!.. — перебила герцогиня. — Довольно, говорю я вам!.. Кто говорит о пытке?..

— Вы назвали Бастилию.

— Я была рассержена.

— Это смертельный грех.

Герцогиня пожала плечами.

— Я знаю, что это вам все равно, — сказал переводчик, — но на кастрюлях в аду вы заговорите иначе!

— Вы хотите читать мне проповедь?

— Это мое ремесло, это мое призвание. Гнев — смертельный грех.

— Дом Модест!..

— Я служу Господу, а вы оскорбляете его; тем хуже для вас.

— Еще раз, — закричала герцогиня вне себя от бешенства, — вы читаете нравоучение и не отвечаете мне!

— А вы меня оскорбляете и не расспрашиваете.

При этих словах, которые заставили задрожать с головы до ног Горанфло, от имени которого они были сказаны, герцогиня вдруг обернулась. На нее страшно было смотреть. Ее волосы, готовые развязаться, как будто свистели, как змеи Тизифоны.

— Вы забываетесь! — прошептала она свирепым тоном. — Неужели вы думаете, что у вас не найдется уже шеи, за которую можно повесить вас?

— Вот мы опять воротились к пытке, — холодно сказал Робер. — Вешайте же скорее, но перемените разговор, он однообразен.

Это презрительное спокойствие вдруг сбавило бешенство герцогини. Она подошла, скрестив руки, к Горанфло и медленно, как бы взвешивая каждое слово, сказала:

— В какой день я приезжала советоваться с вами о новом затруднении, которое поставили Лиге генеральные штаты?

— Три недели тому назад, — отвечал переводчик.

— Что советовали вы мне делать?

— Вы это знаете так же точно, как и я, герцогиня.

— Вы мне советовали оставить моего брата де Майенна, основываясь на том, что он имеет слишком мало возможности царствовать.

— Это правда, очень мало, — сказал Робер.

— Послушная вашим советам, как всегда, потому что, надо признаться, вы замечательно проницательны, вы дали мне доказательства, вы угадали Жака Клемана…

Горанфло посинел.

— Послушная, говорю я, я бросила моего брата и предложила Испании брак инфанты с моим племянником Гизом.

— В этом нет ничего, кроме самого естественного, — перебил переводчик, — король испанский хочет выдать свою дочь за французского принца, а месье де Майенн женат.

— Притом французская корона, по милости вашего замысловатого совета, не выйдет, таким образом, из дома Гизов. Конечно, это совет превосходный, и я еще раз благодарю вас за него.

— Может быть, поэтому-то вы предлагали сейчас повесить меня? — сказал Робер.

— Подождите, я еще не кончила. Кто сочинял предложение об этом браке испанскому королю? Вы, не так ли?

— Да, я вам продиктовал, хотя долго не соглашался, припомните это. Я не доверяю испанцу, я вам это повторял.

— В какой день приезжала я сообщить вам ответ короля испанского, то есть его согласие?

— Третьего дня, и насмехались над моей недоверчивостью.

— Сколько человек знали эту тайну?

— Этого я не могу вам сказать.

— А я могу. Об этом знали только трое: король испанский, я и вы. Я не говорю об этом монахе… вы уверяете, будто он не считается.

— Он действительно не считается, — отвечал брат Робер. — Ну, к чему же клонится вся эта речь?

— А вот к чему: вместо трех человек нашу тайну знают пятеро, и знаете ли, кто эти новые два?

— Нет. Но я это узнаю, если вы мне скажете.

— Одного зовут де Майенн, мой брат, когда именно ему не должна быть известна эта тайна.

— Де Майенн это знает? — вскричал брат Робер. — Когда так, все погибло.

— Я не говорила, что все погибло.

— Ваш заговор не удался.

— Да, дом Модест, я поссорилась с моим братом, в нашем лагере водворился раздор, в нашем семействе начинается война, но это еще ничего… Угадайте, от кого де Майенн узнал о нашем заговоре?

— Ах, герцогиня…

— От короля наваррского, от Беарнца, который вчера вечером отослал к нему копию с договора между Испанией и мною насчет брака инфанты.