Роберт Паль - И на земле и над землей

Чувствовалось, что Дубровскому очень хотелось, чтобы его похвалили. Да и было за что.

Расчувствовался и Сулакадзев. Они молча обнялись, растроганно помолчали и отправились в столовую вылить за этот гражданский подвиг одного из них бокальчик-другой шипучего французского винца.

Несколько дней они неспешно, почти умилительно разбирали содержимое этой немалой коробки.

Пока только разобрали, изучать будут потом. Это дело не одного года.

— Однако, извольте знать, это еще не все. Есть еще одна… скажем так, вещь. В эту коробку не вместилась, пришлось уложить в две дополнительные, — снова похвастал хозяин. — Заранее уверен, это поразит тебя.

— Даже так? Столь велика?

— Не в величине дело, хотя и не мала, друг мой!

— На пергаменте? Папирусе? Бумаге?

Дубровский не спешил раскрывать свою интригу и только лукаво покачивал головой.

— На славянском? Русском? Латыни? Ведь во времена Анны ученая Европа пользовалась именно латынью.

— По-моему, все же на русском. Только на очень-очень древнем. Еще дохристианских времен. Я почти ничего не понял.

— Русская? Языческая?! — вскричал бывалый археограф и антиквар. — Не верю! И никогда не поверю!

Пока Петр Петрович развязывал шнуры на одной из коробок, Александр Иванович возмущенно бегал по комнате, шарахался об шкафы и стулья, оскорбленно поблескивал очками и все причитал:

— Не верю, не верю и не поверю ни-ког-да!

Устав бегать, сжалился над хозяином, — приобнял за плечи, усадил обратно за стол.

— Не надо, уважаемый дипломат, многоопытный политик и не очень опытный антиквар. Весьма сочувствую тебе и сожалею. Эти канальи французы на сей раз крепко тебя, говоря по-русски, облапошили. Но, как не раз сказывалось, и поп — не без греха. Успокойся и смирись. Тем более что ты и без того совершил великое для России дело. Она этого не забудет.

Между тем Дубровский молча продолжал свое дело. Пошуршав с минуту чистейшей оберточной бумагой, он достал наконец что-то плоское, прямоугольное и, снисходительно, превкушая свою победу, усмехаясь, протянул это плоское другу.

— Изволь взглянуть сам. Увеличительное стекло подать?

Александр Иванович язвительно усмехнулся:

— Это что? Дерево?

— В те времена папирус в России не рос. А шкуры животных нужны были на шубы: климат у нас, извольте знать, очень уж не средиземноморский… Вот и… на дереве. Вот так…

Это действительно была деревянная, легонькая от сухости пластина, а проще дощечка. По виду и в самом деле весьма и весьма стародавняя, даже тронутая жучком. Размером не велика, но и не мала: ладони в три в длину и ладони две — в ширину. С отверстием вверху, посередине. С не очень ровными горизонтальными линиями, как в школьной тетрадке. А под этими довольно хорошо различимыми линиями смутно угадывались какие-то знаки.

Сулакадзев достал чистый платок, бережно провел им по первой строке, легонько подул, сдувая невидимую пыль веков, и обессиленный опустился в кресло.

— Я, кажется, угадываю тут одно слово. И это слово «Влес»… Бог Велес…

Месяц травич [11] Травич — месяц май по нынешнему календарю. подходил к концу, а горечь на сердце Ягилы не проходила. Мало, мало русичей оставалось на отчих землях. Хуже того — покидая род, огнищане за малую мзду продавали свое подворье и поля эллинам и уезжали куда глаза глядят: кто к северянам, кто к киевским полянам, кто даже не зная куда.

Те, кто был на празднике Ярилина дня, еще держатся. Но пройдут житнич и венич [12] Житнич, венич — июль, август по нынешнему календарю. , соберут с полей урожай, засуетятся и они. Как остановить народ? И главное, что стало мучить его, — надо ли? Может, действительно прав старый Орлан из рода Тавра, что прежде всем русичам следует сбиться в одну силу, чтобы успешно начать освобождать свои исконные земли? А сила потребуется немалая. Каганат хазар сейчас в завидном могуществе, вон как лихо побил болгар и мадьяр. Угорские и финские народы по Pa-реке и до гор Орала платят им дань пушниной и рабами (из своих же родовичей!); из недавних союзников, вынесших на своих плечах главную тяжесть войны с арабами, стали данниками и гордые северяне, а что уж говорить об иных?

Киевляне платили им дань мечами, ибо мастера сего дела известные. Теперь слышно, там варяги уселись — германы, что погубили Русколань нашу и Буса, князя антского с сынами его. А уличи и тиверцы добровольно стали союзниками Каганата, чтобы успешно противостоять разбойникам мадьярам.

Каково, а? Союзников ищем не среди своих, а меж тех, кто давно враг всем русичам! Почему? Не потому ли, что в сей день это надежнее? А на своих надежды нет оттого, что или не могут помочь, или не хотят, грызясь между собой. И ни Сварог, ни Перун не вразумят их.

Однако — только на сей день. А что будет с нами завтра, через десяток лет? Где тут истина, где искать правду, не идя по пути Прави?

Горько и больно Ягиле. Кому поведать о том? Разве дощечкам и тем, кому доведется их прочесть?

«…Русколань начали раздирать смуты, творящиеся на полудне, а борусы на полуночи многое претерпевали. А то ведь родичи не хотели, чтобы русские роды соединились в Русколань. Из-за того же две ветви именовались Великие и Малые Борусы. Не сурожцы назвали Сурож русским, а борусы. Правая борьба была таким образом неправой борьбой. И долгая вражда между родами раздирала борусов на части. Так борусы не могли же стать греками или скуфью в степи — те-то ведь желтые. А русы русые и голубоглазые, сильные. И не в Нави же шла война непрестанно, а разве ж на Суроже не было князей сильных, чтобы врагам грекам дать отпор, как и другим?!. (Теперь) ведь та Сурожь огречена и не будет вовсе русской… А греки нас хотели крестить, чтобы мы забыли богов наших и так обратились к ним, чтобы нам в порабощении быть. Поостережемся того, как престарое отцы, которые простерли Скуфь свою и не дали волкам хищничать об агнцах, которые суть дети Сурьи…»

Что бы он сказал сурожцам своим, будь они в силе и на родной земле? Можно же представить себе, что собрались они на большой площади или сошлись на просторном лугу послушать его рассказы о древней славе русичей, о героях вроде боярина Сегени и князя Белорева, бивших готов у Воронженца, а затем и вернувшихся вместе с Гуларехом.

Печальные и радостные были бы эти рассказы. Печальные, сквозь стиснутые зубы, — потому, что сто раз Русь погибала и сто раз возрождалась вновь. А радостные оттого, что огромными жертвами народа все-таки возрождалась и опять сияла красотой святая Русская земля.

Рассказал бы Ягила своим родичам-сурожцам, как бились за их жизнь и волю удалые русские князья Криворог и Бравлин. Смело бились, победно, но почему-то всегда не доводили дело до конца. Воинам Криворога откуп дали немалый, еду-питье на многих возах привезли, вот они прежде времени пир и учинили. А ночью пришли эллинские сыны в бронях и многих упившихся посекли…