Роберт Паль - И на земле и над землей

В лесочке за оврагом что-то сочно щелкнуло, будто под осторожной ногой треснул молодой ледок. Потом еще и еще раз, спариваясь, утраиваясь, переходя в звонкие цепочки четких веселых звуков. Несомненно, все они принадлежали одной птице, и Никита Аверьянович догадался — какой. Соловей! Соловушка… Весь день молчал, поди, приглядывался и вот подал голос: признал за своего.

— Будем соседями, — точно боясь спугнуть певца, прошептал Свистунов. — Вот радость-то…

А тот заливался все смелее, все звонче, приглашая весь лес, всю землю и небо с луной и звездами в свидетели своей радости и счастья. Вот бы увидеть, какой он. Говорят, весь золотой, каждое перышко светится, а грудка и горлышко серебряные, как струйка родника. Оттого, мол, и песни его такие чистые, родниковые, каждый звук — что капелька или росинка. Его не слушают, а пьют, — как ту воду из родника. Душой пьют, сердцем. И вся печаль, вся недомога — вон из них, как после самого лучшего лекарства. Одним словом — со-ло-вей…

Ранним утром его кто-то разбудил бесцеремонным стуком в окошко. Вскочил, с трудом соображая где находится, вышел на верандочку, глянул на улицу. Глянул и обомлел — возле крылечка стояли две абсолютно одинаковые толстые бабы и одинаковыми голосами голосили совершенно одно и то же:

— Баба Дуся, баба Дуся! Вставай же, окаянная, выходи на народ, чтоб в глаза твои бесстыжие поглядеть!..

«Это кто там этак разоряется и мою любимую тетю ни за что ни про что срамит? — разобрало Свистунова. — Со мной разбирайся как хочешь, а ее, покойницу, не трожь, а то не посмотрю, кто ты и чего ты…»

В одних трусах и ботинках на босу ногу он выскочил на свежий утренний простор и рявкнул так, что у одной из баб ноги свело, а другую будто ветром сдуло:

— Ну чего вам надо от покойницы? Чего кричите, когда еще весь мир покоем и тишиной объят? Вон соловей замолк, поди инфаркт от вас схлопотал. Ну?

И успокоившись, смущаясь своего вида и нечаянного гнева, продолжил:

— Чего ж теперь молчите? Сперва чуть не заикой сделали, а теперь — язык под замок? Нету вашей бабы Дуси, померла она. Если чего задолжала или еще что, я ответчик, а ее честное имя не полощите. Не позволю!

Видя, что от сомлевшей бабы толку нет, побежал искать другую, но той не было ни за домом, ни в огороде, ни на дороге проулка. Сгинула прямо на глазах без следов и без последствий. С кем теперь говорить?

Забежав в дом, второпях накинул пиджак, натянул штаны, прихватил сигареты и вышел уже мирный и успокоенный.

Сохранившаяся женщина сидела на забытом им с вечера табурете и потерянно смотрела на него круглыми от страха глазами. Свистунов закурил, присел перед ней на корточки и снова стал объяснять, что тети Дуси больше нет, что ее недавно похоронили, а он ее племянник и, стало быть, наследник. Специально подчеркнул, что человек он спокойный, ком-му-ни-кабельный, непьющий, уважающий женщин и старших по возрасту граждан, а также их труд и священную частную собственность в виде вот этих домишек, оградок, картошек и яблок. Будет жить здесь все лето.

— Ну, а вы кто будете, сударыня? — совсем уж ласково спросил он под конец. — Член правления садового товарищества? Нет. Член ревизионной комиссии? Тоже нет. Уполномоченная по вопросам экологии и противопожарной безопасности? Просто знакомая, попутчица, соседка?

Последнее она утвердила энергичным кивком, а жестом руки указала на дом за ржавой бочкой, мол, там и живет. Никита Аверьянович предложил проводить ее туда, чтобы отдохнула с дороги, попила чаю, пришла в себя после такого нелепого столкновения. «Жизнь — вещь сложная, — говорил он тихим ровным голосом. — Не только между соседями, но и между родичами иной раз бес туману напустит. Но — разберемся. Мы же люди, верно?»

Женщина молча кивала, соглашалась, но стоило им пройти какое-то расстояние, вдруг резко отстранилась, побурела лицом и враз обрела свой прежний воинственный вид и звонкий голос.

— Вот вы мне все говорите, говорите, а это что такое? Кто вам разрешил? По какому праву вы у меня половину участка оттяпали? Думаете, раз никто не видит, так и все можно? А я тут как тут!.. И от своего не отступлюсь!..

Теперь пришла очередь Свистунову онеметь и потерять всякое соображение. Удивленный, обескураженный, непонятно за что униженный, он смотрел на вскопанную им за вчерашний день площадь и ничего не понимал.

— Это ваша работа? Это вы копали? Ну, чего молчите, ведь весь факт налицо, не отвертитесь, хоть и бабы Дуси нет.

Никита Аверьянович бессловесно слушал ее выкрики, беспомощно топтался на месте, хватался за голову, но ничего не понимал.

— Вы бы еще межевые колья передвинули да колючую проволоку натянули. А у нас никогда никаких проволок сроду не было. Мы тут все как родные. У нас все на доверии, и никто никогда через межу к соседу не лез.

— Так, значит, межи… межевые колья… — начало Доходить до него. — Я тут человек новый, ваших меж не знаю, но раз врубился в работу… Раз так хорошо пошло… Эх, мама родная, до чего же веселый анекдот приключился, нарочно не сочинить!..

От полноты чувств и природного веселья он кинулся обнимать и кружить соседку по мягкой свежевскопанной земле и кружил до тех пор, пока и та не сообразила, что приключилось. Не со зла, без худого умысла новый сосед заодно со своим перекопал большую часть и ее участка. Не бывал тут прежде никогда, не видел их колышков и межевых тропинок, оттого и ошибся. Да и что для здорового мужика эти заплатки в четыре сотки, к тому же еще наполовину занятые всякими насаждениями! Такому воля нужна, простор, чтобы было где потешить силушку да горячее сердце. Это им, бабам, — грядки, а мужикам — простор подавай!

Теперь они уже вместе хохотали, тискали друг друга, едва не валились с ног, что-то выкрикивая и хохоча опять. Когда, совершенно обессиленные, они уже не могли даже смеяться, оставалось просто смотреть, кивать, разводить руками и качать головой.

— Вот и познакомились, — первым заговорил Никита Аверьянович. — Зовут меня Никитой, фамилия у меня самая что ни на есть веселая — Свистунов. Из рабочих, хотя предки крестьянствовали. Может, поэтому и есть что-то в душе… решил попробовать… Очень хочется, чтобы получилось. Но садовод я никакой. Как и огородник.

— А меня зовут Ириной Филипповной. Молодая пенсионерка. Сад свой люблю, а порой и кляну: так тяжело тут все достается…

Соседка протяжно вздохнула, похлопала себя ладошками по пояснице и коленям, горестно улыбнулась:

— Работа на земле, конечно, облагораживает… что ни говори, а когда красоту сам создаешь… Словом, с одной стороны, сад здоровье дает, с другой — забирает. Приходится лавировать и терпеть.

Свистунов сочувственно покивал, успокоил: