Роберт Паль - И на земле и над землей

— Как же не надо, если истинно все до словечка! И хозяйство, и мужики, и председатель… Как посмотришь, так сердце кровью обливается, а ты — не надо, — обиделась за себя и за родную Калиновку баба Груня. — Кабы не Григорий, отец твой, не Алексей Ходоков, не Сергей Черный и еще кое-кто, все бы окончательно рухнуло. Давно бы рухнуло, ан кое-что пока держится. На их горбах.

Дав ей выговориться, Ленка все-таки закончила свою мысль:

— Вы так все расписали, что никто из детей к бабке Фаине никогда не вернется. Кому же захочется туда, где ни хозяйства, ни работы, а одна тоска? А ведь зовет… Жалко мне ее, баб Грунь, и ведь ждать будет сердешная, ждать…

Теперь примолкла и она. Молчали долго и пока молчали, баба Груня перебрала в памяти написанные ею письма, каждое слово в них и под конец горестно, со всхлипом вздохнула:

— Ну да… Две выжившие из ума старухи улестить молодых захотели… А письма, поди, на почте уже?

— Утром по пути в школу занесу.

— Не неси, девка. Заново сочиним. А то ведь и в самом деле… Испугаются еще, не вернутся… До могилы вины своей не замолю…

В тот вечер небо было задумчивое, тучливое, к любованию звездами не располагало. Но они все-таки посидели, высмотрели сколько было можно и разошлись по домам раньше обычного, но, как всегда, довольные друг дружкой.

Весь следующий день прошел для бабы Груни в каком-то счастливом волнении. «Андрейка возвращается», — говорила она себе, принимаясь спешно прибираться в доме, словно долгожданный сын со всей своей семьей должен был вот-вот заявиться на порог. «Андрейка едет!» — то и дело восклицала она, торопливо собираясь к подружке Фаине заново переписывать письма к ее далеким детям. А пришла — не удержалась, первым делом похвастала:

— А ты слышала — мои приезжают! Насовсем переезжают, понимаешь?

Ей казалось, что все в Калиновке уже знают, что ее ждет такое счастье, и очень удивилась, когда Фаина удивленно заморгала своими подслеповатыми глазами и недоверчиво покачала головой:

— И что это им в городу так разонравилось? Еще совсем недавно Катерина сказывала, что ничего живут. Сыновьями величалась.

— При чем тут Катерина? — удивилась в свою очередь и Агрофена. — Катерина — вот она, под боком, не о ней речь.

— А о ком же тогда?

— О сыне, Андрее, что еще в молодых годах на шахту уехал! Соскучился, говорит, по матери, по родной Калиновке, вертаюсь и все.

— Ну да, ну да, у тебя же еще сын есть…

— Есть, кума, есть! Скоро вернется, вместе жить будем.

— Выходит, очень материнское письмо ты ему написала. Раз так проняло. Ты это умеешь…

— Вот и твоим сейчас заново составим, чтоб проняло. Надевай очки, где у тебя бумага, садись…

И письма на этот раз писались легко, складно, где со слезой, а где и с радостью. Нашлось в них место и для материнских воспоминаний, и для уходящего благостного лета, и для красот родимой земли, и для дружных добрых соседей. Что там пьяница председатель и разворованные фермы, ведь все это поправимо, были бы работящие руки да умные головы на плечах. И про то, что церкву решили восстановить, что остановку электричек прямо напротив Калиновки сделали, что земли теперь дают сколько взять хочешь, что газ собираются к каждому дому провести, чтоб как в городе было, — обо всем прописали. А уж в самом конце само собой легло — возвращайтесь, дети, в родной дом, под материнское крыло, неча одним на чужбине бедствовать да унижаться…

На обратном пути завидела почтальоншу, передала ей из рук в руки письма и не сдержалась, похвастала опять:

— А ко мне сын Андрюшенька едет. С семьей. На всегда!

Увидела у ворот Верку Петухову — и к ней. С тем же:

— Слышала? Со всей семьей возвращается. Старший мой, шахтер!

— Это кто же будет, Филипповна?

— Так сын же! Забыла, что ль?

— Счастливая…

Так она обошла половину своей улицы и всем рассказывала, что возвращается к ней ее сын со снохой и внуками. Не в гости едет, а возвращается насовсем, для жизни на родине, и все радовались вместе с ней и называли ее счастливой. Одна Капка Слыкова не упустила случая уколоть в больное место:

— Чего так скоро возвращается-то? Всего лет тридцать ушел большие деньги искать. Все нашел? Теперь тебе везет?

Ну, Капка она и есть Капка, что с нее возьмешь? Не стала слушать ее баба Груня, заторопилась домой, словно родной и многожданный сын уже дожидался ее у ворот.

У ворот, конечно, никого не было, пока не было, но это не огорчило ее, не расстроило ее праздничных чувств. Будут. Непременно будут. И тогда даже эта зловредная Капка прикусит язык и тоже скажет, какая, мол, ты, Филипповна, у нас счастливая!

Уже подходя к крыльцу, подняла голову к небу и с минуту полюбовалась его сине-белым праздничным великолепием. Среди мягких белых облаков румяной молодкой гуляло ласковое солнце последних деньков бабьего лета. «Никак и вправду ослабело, не такое яркое?» — заметила она, приглядевшись к нему, действительно, не такому ослепительному, как еще с месяц назад. Но сейчас в ее радостном оживлении думать о чем-то тревожном не хотелось, и она шутливо отмахнулась: «Да ну его! Это все Виталькины придумки… Сказки для маленьких… Грех один».

На кухне перемыла с содой чайную посуду, выставила в шкафчик за стекло и, полюбовавшись, засомневалась — хватит ли на всех, ведь теперь едоков за столом будет много. Да и дров все еще нет и когда привезут, бог и тот, поди, не знает. Одной ей большой еды не требовалось, обходилась чаепитием, так что в печи и надобности вроде бы не было. Это, конечно, летом, а тут зима на носу, без дров не обойтись: и дом обогреть, и еды на весь день наготовить, и обсушиться, да и скотину без подкорма не оставишь. Придется Андрею расстараться, будет это для него первым мужским делом в отчем доме. Привезет, распилит, поколет, сложит в поленницу под навес…

Она так живо представила, как в доме и во дворе у нее появятся свои родные люди, как все дружно у них будет делаться, как ладно они заживут, что от радости прослезилась. А ведь так, подумалось, могло быть всегда, не нужно было расставаться, рвать душу долгой разлукой, мыкаться по чужим углам да баракам, чтобы однажды понять — лучше родного края ничего нет.

Конечно, трудно было в ту пору в деревне, но нужно было перетерпеть, как она с подружками перетерпела войну, да разве молодым это втолкуешь? Им нужно все и сейчас же. Больно уж горячи и нетерпеливы, хотя и их понять можно тоже: мир хотят посмотреть, поскорее самостоятельными стать, пожить безбедно. И пожили. И дожили. Только нет в этой беде их вины.

В другое время она бы долго сама с собой обсуждала выпавшее ее детям время, нашла бы и правых и виноватых, кого жалеть, кого корить, но сейчас все мысли ее были заняты другим — сын возвращается!