Роберт Паль - И на земле и над землей

Вернувшись к столу с пачкой чистой бумаги, я принялся лихорадочно переписывать. Пальцы немели от напряжения и спешки. Выручила моя годами сложившаяся скоропись, и через четыре часа все было готово. Второй экземпляр страшного документа лежал у меня в портфеле, а я делал вид, что все еще изучаю его.

Уже после завершения рабочего дня вернулся «товарищ такой-то».

— Ну как, изучили?

— Это должен изучать не я и не вы, а психиатрическая клиника.

— Все равно придется писать объяснительную.

— Объяснительные пишут виноватые. Мне с вами объясняться не в чем.

— Не со мной, не со мной… А рукопись, пожалуйста, оставьте.

Несмотря на поздний час, Нуртдинов все еще был на работе. Я доложил ему о случившемся, зачитал некоторые отрывки и тут же настрочил заявление об уходе по собственному желанию.

Нурислам долго курил и молчал. Из этого молчания я почему-то понял, что он все уже знает, и даже гораздо больше, чем я.

— Заявление убери, — наконец заговорил он, — всему свое время. А теперь послушай меня…

И он стал рассказывать о своих взаимоотношениях с Главным Идеологом. Теперь, когда издательство спасено и считается одним из лучших в России, тот решил избавиться от него. Очень, мол, стал непослушным этот Нуртдинов, совсем отбился от рук. А все дело в том, что ему очень хотелось самому быть полновластным хозяином в издательстве и рулить куда заблагорассудится. И это несмотря на то, что утвержденный на бюро обкома тематический план для нас все равно что Закон. За его нарушение и изменение спрашивается построже, чем в народном суде.

Опытный партийный работник, Нурислам нашел в себе смелость не поддаться такому давлению. О многих подобных фактах я знал, о многих услышал впервые. Так дело дошло до угроз. И с каждым разом все грубее: уйди, мол, сам, иначе плохо будет. Но за годы совместной с ним работы у Нуртдинова скопилось множество фактов всевозможных злоупотреблений Идеолога. Тот об этом знал и боялся. Решил действовать иначе, по отработанному шаблону.

— Интрига такая: тебя решено ошельмовать, уничтожить как писателя и человека, чтобы покончить и со мной. Поэтому давай держись, хотя и гадко это. А когда этот мыльный пузырь лопнет, тогда и уйдешь. С гордо поднятой головой. Только, прошу тебя, не сломайся, это лишь начало.

Теперь каждый мой рабочий день начинался с одного и того же звонка. И одного и того же вопроса:

— Ну как, Паль, ты все еще сидишь?

На что я неизменно отвечал:

— Работаю. Пока еще не посадили.

— Посадим, посадим…

Голос был все время один и тот же, и как звонивший ни маскировал его, я сразу же узнал человека, моего недавнего товарища, писателя, которому в свое время очень помог.

Группа Хакимова и Главного Идеолога собиралась каждый день, и от своих «верных людей» Нуртдинов знал обо всем, что там говорилось и планировалось.

— Окончательная установка Идеолога такая, — однажды сказал он мне, — «Паля отдаем на съедение писателям, а с Нуртдиновым покончим сами». Все подтверждается.

Отодвинув на время все свои служебные дела, я засел за докладную записку. Не объяснительную, а именно докладную.

— Пиши подробно, ничего не упускай, как бы тошно не было. Ведь ТАМ тебя не знают и сами разбираться не будут. А теперь хорошая новость: все твои книги сейчас читаются в нашем КГБ…

— Ничего себе новость! — вскочил я, хотя ждать этого следовало. — Сначала — отца, а теперь — и меня?

— Хорошая, — стоял на своем директор. — Не волнуйся, сейчас не то время. И ребята там не без головы…

Так прошел целый год. Когда мыльный пузырь наконец с треском лопнул, я распростился с Нурисламом Нуртдиновичем, с моим любимым книжным делом и свободным независимым человеком с гордо поднятой головой вышел из мрака прожитых месяцев на щедрое солнце наступившего лета.

Прошедшего лета я не заметил.

А теперь можно и по грибы!

Грибы были. Были и новые восхождения на стерлитамакские шиханы. Новой работы я себе пока не приглядел и все дни пропадал в архивах, пытаясь найти ответы на возникшие у меня вопросы. О новых книгах не думал, они, как всегда, рождались потом, когда все загадки разгаданы и на все вопросы отвечено. Главное — чтобы исторический материал захватил и не отпускал. И чтобы это было интересно не для тебя одного.

Писать о современности? К этому неустанно призывали писателей вожди всех уровней начиная от генсеков и кончая Главными Идеологами на местах. Но генсеки что-то стали часто умирать и меняться, современность была слишком смутна для художественного взгляда, а публицистом надо родиться.

Тема и проблемы деревни волновали, но я не считал себя вправе писать о них, потому что лично сам в них не варился. А шаблонные схемы типа: старый председатель-ретроград — молодой талантливый агроном — безвольный и инертный (а то и вороватый) предрика — мудрый первый секретарь райкома партии — надоели еще лет тридцать назад.

Да и не все так просто на селе. После взлета семидесятых годов, когда колхозы заметно окрепли, обзавелись собственной техникой, ремонтной базой, современными животноводческими комплексами, кадрами, началось мягкое пока еще топтание на месте.

Что ждет наше село в будущем? Есть ли у властей на этот счет четкая тактика, продуманная стратегия? Возможно, они и были, но я их не знал, а полагаться только на собственное чутье считал недостаточным и наивным.

Невольно вспоминалась притча Мустая Карима о трех братьях. Коротко напомню ее содержание.

Было у одного уважаемого человека три сына. Когда они выросли и обрели силу, отец повелел им пойти в лес, срубить по дереву и привезти домой. Когда это было сделано, желая угадать склонности сыновей, отец попросил сделать из них то, что им хочется. Старший сделал лук и стрелы, средний соху, а младший — свирель. Очень захотелось им сразу же применить их в деле, но отец попридержал. Пусть, говорит, будущий воин сначала попашет землю, чтобы узнать настоящий вкус хлеба, а будущий пахарь постоит в дозоре на границе, чтобы знать цену мира на родной земле. Ну а ты, юный певец, прежде чем запеть свою первую песню, должен узнать все.

Вот такая мудрая философская притча. Певец, поэт, писатель («прежде чем…») должен знать все. Я бы позволил себе добавить тут немножко конкретики: не только все о жизни, родной земле, ее людях, но и о необходимом мастерстве, чтобы произведение получилось достойным, и о собственных силах, чтобы излишне не возгордиться перед людьми.

Так вот: «всего» ни о селе, ни о рабочем классе, ни о «современности» я не знал. А раз не знал, не нужно было и начинать эти песни, чтобы случайно не повторить утреннего крика петуха. Я и не начинал, поэтому совесть моя чиста.