Александр Дюма - Графиня Монте-Кристо

Светит яркое солнце, погода просто великолепная. Птички весело чирикают на ветвях деревьев и мне самой невольно хочется пуститься в пляс по комнате.

Я слышу шум экипажа во дворе, матушка зовет меня.

До свидания, Урсула, я так тебя люблю!

Полдень давно уже наступил, но в доме прекрасной Аврелии жизнь только что началась. Узкие лучи света, проникая сквозь закрытые ставни, освещают золоченую мебель из розового дерева.

В воздухе ощущается слабый аромат духов и благовоний, которым пропитаны портьеры и драпри. Спальня хозяйки пуста, но на неубранной постели еще сохранился отпечаток ее прекрасного тела и во всем чувствуется неуловимый след ее присутствия — в воздухе, которым она дышала, в предметах, которых касалась ее рука, в пушистом ковре, по которому ступали ее изящные ножки.

В одной из соседних комнат слышится приглушенный шум голосов. Если мы пойдем на него и поднимем тяжелую портьеру, то окажемся в большой столовой, изящно убранной в китайском вкусе.

Мраморный пол устлан тонкими циновками, на шелковых обоях вытканы изображения экзотических птиц, по всей комнате расставлены роскошные цветы и редкие растения. В огромном аквариуме плавают золотые рыбки, а прихотливо расставленные статуэтки изображают китайских мандаринов, лукаво подмигивающих раскосыми глазами и с аппетитом поедающих ласточкины гнезда.

Аврелия и Нини Мусташ завтракают, сидя напротив друг друга. Нини пьет кофе и стоящий рядом с ней небольшой графин с ромом пуст на одну четверть.

Аврелия беззаботно сидит на бамбуковом стуле, с легкой улыбкой наблюдая за подругой. Во взгляде ее смешались привязанность, ирония, гордость и легкое презрение.

— Послушай, что ты за женщина? — восклицает Нини, ставя на стол пустую чашку и подпирая голову руками.

— На этот вопрос легко ответить, — спокойно произносит Аврелия, — я женщина, много повидавшая на своем веку, много любившая, много ненавидевшая и много страдавшая. Таким образом, ничто женское мне не чуждо.

— Иногда мне кажется, что ты дочь самого дьявола, — восклицает Нини, — но временами я готова поверить, что ты ангел, посланный с небес.

— Так ли уж важно, кто я такая? — поспешно замечает Аврелия. — Я показала тебе свою силу, в настоящее время этого вполне достаточно. Недавно ты отказалась назвать мне свою настоящую фамилию и я тут же назвала ее сама. Тебя зовут Селина Дюран. Ты рассказала мне, что твоя сестра воспитывалась в провинции и это действительно так. В какой же провинции, в каком городе находится этот монастырь? Я сразу же назвала их тебе: это монастырь Св. Марты в Б…

Помолчав несколько секунд, Аврелия продолжала:

— Сказать тебе имя модистки, у которой работает твоя сестра? Ее зовут мадам Розель и проживает она на улице Вивьен, а сестра твоя живет у четы Жоссе на улице Рамбутье. О каждом из этих людей, не исключая и самой Урсулы, я могу рассказать тебе нечто такое, о чем ты даже не подозреваешь. Однако сейчас я не собираюсь делать сенсационных разоблачений, я просто хочу, чтобы ты знала о моих возможностях, и только. И как ты думаешь, сколько времени мне потребовалось на то, чтобы найти Урсулу в этом гигантском человеческом муравейнике, именуемом Парижем, и узнать о ней то же, что знаешь ты, а может быть, даже гораздо больше? Всего лишь несколько часов. Это же самое относится и к полковнику Фрицу и Лежижану, который, кстати, вовсе не Лежижан. На самом деле он носит совсем другое имя; стоит его упомянуть, как этот человек на коленях станет умолять тебя о пощаде.

— И как же его зовут на самом деле? — поспешно осведомилась Нини Мусташ.

— Этого я тебе не скажу, — сухо ответила Аврелия. — Во-первых, имя это — обоюдоострый меч, которым ты все равно не сможешь правильно воспользоваться; во-вторых, от приходящих ко мне за помощью я требую лишь одного — доверия. Доверься мне и я сниму печаль с твоего сердца так же легко, как поднимаю со стола вот эту чашку. Я уберегу твою сестру от всякой мести и от любых искушений, я сумею вывести Луи Жакмена из отчаяния и помогу тебе самой стать лучше и благороднее. Лишь одного я не могу сделать — снова вернуть к жизни твоего отца. Думаю, однако, что в глубине души ты считаешь его прощение ниспосланным тебе свыше утешением.

— И что же ты хочешь взамен? — спросила Нини, все еще испытывая недоверие к словам подруги.

— Ничего кроме веры в успех, ибо лишь вера приносит нам облегчение и победу.

— В таком случае, я ничего не понимаю, а, следовательно, и не могу тебе верить, — заметила Нини.

В ответ на это Аврелия лишь пожала плечами.

— Скажи же мне наконец, в чем тут заключается твой интерес? — настаивала Нини Мусташ.

— В чем состоит мой интерес? О, у тебя воистину злая душа, как ты сама недавно признала это в разговоре со мной. Ведь ты же приняла предложенный тебе Лежижаном план действий, ведь ты продала Урсулу, предав ее во власть грез! Что же удерживает тебя теперь, почему ты взываешь о помощи, почему хочешь пожертвовать всем?

— Но ведь Урсула — моя сестра! — с негодованием возразила Нини.

— В таком случае, — воскликнула Аврелия, с достоинством поднимаясь с места, — я гораздо выше тебя, ибо считаю всех женщин своими сестрами!

Луч солнца, падающий из окна, окружил в этот момент золотоволосую голову Аврелии подобием сияния, взгляд ее в тот миг лучился несказанной добротой и невыразимой нежностью.

Трогательным движением она широко раскрыла объятия, как бы желая прижать к сердцу всех женщин земли — нищую и куртизанку, покинутую жену и неверную супругу, несчастную жертву и грешницу.

В эту минуту Аврелия казалась живым воплощением спасения и всепрощения.

Нини смотрела на подругу с немым восхищением. Внезапно неземное видение исчезло. Солнце спряталось за облако, а горячий энтузиазм сменился глубокой печалью.

— Выслушай же меня, — серьезно заговорила Аврелия, — недавно ты рассказала мне свою историю и воспоминания твои причинили мне страшное горе. А что если я скажу тебе, что все это еще не настоящее горе, что ты и понятия не имеешь о настоящих страданиях? Что если я расскажу тебе о женщине, одно имя которой способно вызвать у всех лишь ужас? У этой женщины было отнято все. Ее муж, ребенок и возлюбленный были безжалостно убиты, а сама она обречена на мученичество, до дна испив чашу невыразимых страданий. Что если я скажу тебе, что женщина эта подобно Лазарю восстала из мертвых, что ей чудом сразу вернули все то, что еще можно было вернуть, что ласковый голос шепнул ей: «Иди, дочь моя, странствуй по свету, оберегая сестер от тех бед, которые выпали на твою долю. Спасение твое — не тот дар, который ты можешь использовать лишь в своих корыстных целях; поделись тем, что имеешь, с другими, с теми, кто стремится к добру, помогай встать на ноги падшим, утешай несчастных, защищай слабых и прощай виновных». А если я скажу тебе, Селина, что женщина эта стоит перед тобой, откажешься ли тогда ты, сестра моя, испить из того сосуда жизни, который я подношу к твоим губам? Ты просила меня об утешении и я готова дать его тебе. Неужели ты с отвращением отвергнешь его? Будешь ли ты и дальше испытывать сомнения, хотя теперь для спасения тебе необходима лишь вера?