Михаил Голденков - Три льва

— Вы были правы, — подъехал к Кмитичу Яблоновский, — нельзя сюда было тащить всю нашу армию! Правильно, что настояли на расчленении ее на две половины. Обычно со мной боятся спорить, — и гетман улыбнулся оршанскому князю куда дружелюбней, чем ранее.

— Пан Яблоновский, — спрашивал Кмитич, — а у вас нет в подразделениях нигде австрийцев? Ну, там, добровольцев либо нанятых специалистов по артиллерии?

— Нет, а что?

— Да так, ничего. Просто спросил, — Кмитич в знак благодарности кивнул Яблоновскому и отъехал вперед вдоль колонны. Он вспомнил Боноллиуса. «Где же сейчас этот чертяка? Может, опять куда уехал, плюнув на все?..»

— Эй, Самуль! — Михал издалека помахал Кмитичу. Похоже, Несвижский князь допил свою флягу с вином, и теперь настроение его улучшилось:

— Который день в пути, а ты все еще без дамы! Ха-ха-ха!

Кмитич кивнул Михалу, как бы говоря «очень смешно», но на душе у оршанца было не так весело, как у друга. Он в самом деле вспоминал своих женщин: вспоминал Мальгожату, думал о Елене, об Алесе, и даже вспомнил несчастную Маришку… Как они там все? Оклемалась ли от ран и где сейчас отважная полька Мальгожата? Как сложилась судьба непутевой Маришки? Чем обернулась для Елены организация побега Кмитича? Что сейчас делает и волнуется ли Алеся? И конечно же, Кмитич вспоминал свою первую любовь Иоанну, старшую сестру Михала. В неполные тридцать три года Иоанна умерла… Вместе с ней, как полагал Кмитич, умерла и его собственная юность, ушел в небытие тот космос, в котором жил он и его любимые люди, жила вся страна, такая спокойная, раскидистая, как крона дуба, благоухающая, как розовый куст…

«Собесский… А ведь он тоже имел виды на Иоанну! — думал Кмитич, покачиваясь в седле под струями дождя. — Ведь его сестра Катажина очень хотела их свести…» Так думал Кмитич, вспоминая всех, кто ушел со сцены этого бурного времени, вспоминал Яну-ша Радзивилла, который так надеялся на него, на Кмитича, вспоминал Богуслава, который так желал полной независимости литвинского Княжества от Польши… И вспоминал Яна Казимира, совсем недавно умершего во французском аббатстве, бывшего короля Речи Посполитой…

Как бы там ни было, а войско Речи Посполитой, не встречая по дороге особого сопротивления со стороны турок, к началу ноября достигло-таки холмистых берегов Днестра и окраин Хотина. И тут все поняли: слухи о большом войске, вероятно, и не слухи — перед городом был разбит большой табор на месте старого польского лагеря времен Хотинской битвы 1621 года. Лагерь был окружен достроенным турками валом, укрепленным шанцами. Судя по цветастым шатрам, внутри табора сидело до двадцати, не меньше, а то и больше, тысяч человек турецкого войска… Тут же зазвучали осторожные советы дождаться второй части войска, ведомой Потоцким…

Несколько дней прошло в молчаливом противостоянии двух армий. Солдаты Собесского копали в мерзлой земле шанцы, а сам коронный гетман засылал послов в лагерь турок с требованием сдачи. Старый упрямец Гусейн-паша лишь смеялся на все требования парламентеров.

— А вы попробуйте взять нас! Скорее Днестр потечет в другую сторону! — отвечал чванливый турок.

— Мы захватим вас одной-единственной атакой, — говорил Мыслишевский, парламентер со стажем, — послезавтра же начнем штурм поутру, и к вечеру лагерь будет наш…

Впрочем, Мыслишевский нарочно так говорил. Именно так — убедить турок, что посполитое войско собирается взять город одним-единственным генеральным штурмом, — решили Собесский и его штаб.

Кмитич вскочил в холодном поту, огляделся. Рядом на шкурах мирно спал Михал. Более в крытой повозке никого не было. Все было тихо. Кмитич отдышался и утер ладонью взмокший лоб. Михал зашевелился.

— Чего не спишь? — спросил сонным голосом.

— Сегодня случайно не пятница? — Кмитич обернулся на друга.

— Ну, если уже за полночь, то пятница. Спи. Завтра трудный день.

Кмитич снова лег, обдумывая странный сон. Ему приснилась Елена. Он смотрел на нее со дна ямы смертников, в которой сидел в заточении в Стамбуле. Она же заглядывала вниз, сидя на корточках у края, как тогда, когда сбрасывала вниз веревку и нож. Только сейчас, во сне, Елена держала веревку перед собой. На веревке было три узла.

— Ветер — твой союзник! Вызывай ветер! Ветер! — кричала Елена через чадру, закрывавшую ее лицо до самых глаз…

«Ветер — твой союзник… Ветер?» — Кмитич думал и не мог понять, что бы это значило. Но уже через несколько минут он, смертельно уставший за день, вновь провалился в глубокий сон…

Перебежчики подтвердили, что у Гусейна-паши в лагере размещено до ста двадцати орудий, тогда как у Собесского их было всего пятьдесят. Общее число ратников у турок тоже оказалось внушительным — около тридцати тысяч, вместе с гарнизоном крепости и табором. Это сильно озадачило и Кмитича, и Собесского, и всех остальных. Теперь уже пришла очередь и Кмитича краснеть: прав все же оказался Яблоновский — теперь турок было и в самом деле больше: пехота Гусейна числом втрое превосходила гетманскую. Одних только янычар — отборных отчаянных воинов — стояло на валах и сидело за стенами Хотина более семнадцати тысяч. Но гетман не переставая повторял то, что сказал еще на совете Кмитич:

— Один наш солдат трех турок стоит, а нас с ними поровну…

— Подождем вторую половину войска Потоцкого, — советовали некоторые, но Собесский решил:

— Не, ждать не будем…

Армия спешно готовилась к осаде табора…

Начало Хотинской битвы

Кмитич, проезжая мимо бивака хохочущих казаков, остановился, прислушиваясь, о чем же там разговаривают эти непринужденные южане. А казаки слушали деда Богдана. Этому худенькому седому старичку было уже за семьдесят, но он также пришел освобождать Хотин и сжимал своими морщинистыми руками длинный мушкет. Несмотря на возраст дед Богдан был шустрым и веселым казачком, которого, похоже, абсолютно все любили за его оптимизм и уважали за его седины и нешуточный боевой опыт. Ну а историй дед Богдан знавал, словно целая библиотека. Сейчас дед вспоминал, как ровно пятьдесят лет назад турки уже были наголову разбиты в Хотине. Кмитич заинтересовался и даже слез с коня, тихо пристроившись около казаков, слушая рассказ деда Богдана.

— Поляки, как и сейчас, на турок нашими силами двинули. Если бы не мы, казаки, то не разбили бы султана! — вещал дед Богдан, с важным видом пыхтя дымящейся люлькой, — мне в ту пору двадцать годков всего было, а помню все как сейчас! Во сеча была, хлопцы! Турок было видимо-невидимо! Но наш атаман Сагайдачный, царствие ему небесное, тоже не прост был. Мы бились малым числом, да с умением. Тремя шеренгами, сидя, лежа и стоя стреляли в турка. А он на нас на боевых слонах! — и дед, отложив люльку, растянул руки в стороны, словно хвастаясь вчерашним уловом в Днестре.