Бернард Корнуэлл - 1356

— Может, и так. Только какая-то связь между ними быть должна.

— Мне она неизвестна.

— Но она может быть известна жителям Пуатье. Надо ехать туда, — рассудил Томас.

— Чтобы ехать в Пуатье, — ехидно заметила графиня, — надо для начала выбраться из Монпелье.

— Обратно в монастырь через забор. Делов-то.

— Ты уверен, что тебя там не караулят? Есть способ проще. Тебе же всё равно надо дожидаться темноты?

— Если я вас не стесню… — расшаркался Томас.

— Не стеснишь. Стемнеет, выберешься из моей кельи и прокрадёшься по коридору до крайней двери слева. Она ведёт в комнату для раздачи подаяний, там выход на улицу, он никогда не запирается. Только до темноты ещё насколько часов, — старуха пожевала губами, затем хитро взглянула на лучника, — Ты в шахматы играешь?

— Немного.

— Я когда-то играла хорошо, но с тех пор прошло много лет. Да и ум потерял остроту… — она вздохнула, с грустью глянув на кота, — Николя сейчас, наверно, умнее меня. Так что мы с тобой на равных. Сыграем?

— Если вам игра доставит удовольствие.

— Доставит. Только предлагаю играть на деньги. Небольшие, исключительно ради острых ощущений. Не против?

— Не против.

— Скажем, по леопарду за игру?

— По леопарду?! — глаза у Томаса полезли на лоб.

Леопард соответствовал пяти английским шиллингам, недельному заработку искусного ремесленника.

— Только ради острых ощущений, — повторила графиня, — Сам посуди, юноша: я старая, мозги и так плохо работают, да ещё настойка их затуманивает. Соглашайся, леопард-другой у меня найдётся выигрыш заплатить. Тебе — прибыток, мне — забава.

— Ладно, по леопарду, так по леопарду, — уступил Томас.

Морщинистое тёмное личико озарилось триумфальной улыбкой. Старушенция укзала Томасу на шахматный набор. Лучник поставил доску на тонконогий столик перед креслом графини.

— Твои фигуры серебряные, — она дождалась, пока Томас сделает первый ход и добавила хищно, — Будет больно. Очень больно.

Из обители святой Доркас Хуктон ускользнул на диво гладко. Никем не замеченный, он прокрался в каморку, где были свалены для раздачи бедным разнообразные обноски, и выбрался на улицу. Старая графиня, лицемерно сетуя на слабость ума, ободрала Томаса, как липку, облегчив на целых семь леопардов, но Томас по ним не горевал. Он узнал имя святого с авиньонской фрески. Теперь бы ещё из Монпелье улизнуть. Стены города высоки и хорошо охраняются, нечего и думать о том, чтобы спуститься с них. Следовательно, остаются городские ворота, но они откроются лишь на рассвете.

Томас плотнее закутался в плащ. Хоть дождь и прекратился, мокрая брусчатка блестела в свете фонарей, подвешенных у входов в дома. Надо найти местечко, где можно было бы дождаться утра, не опасаясь ищущих Томаса стражников.

— Солдат, сведущий в латыни, — насмешливо произнёс кто-то за спиной, — Чудо из чудес.

Томас обернулся. В живот ему были направлены вилы, которые держал студент-ирландец Кин.

— Ножик, наверно, с тобой, — прищурился школяр, — Тем не менее, мне кажется у тебя шансов получить вилы в брюхо больше, чем у меня твой ножик в горло.

— Я не хочу тебя убивать.

— Приятно слышать. Мне было бы досадно умереть до заутрени.

— Брось вилы.

— Они мне не мешают, — ухмыльнулся Кин, — Наоборот, являются подтверждением моей мудрости и прозорливости.

— С чего бы?

— Остальные весь день мотались, высунув языки, по городу, как потерявшие след гончие, а я предположил, что ты в обители святой Доркас и, как видишь, оказался прав. Разве я не умничка?

— Умничка, — согласился Хуктон, — Только зачем ты товарищей направил в сторону от обители святой Доркас, умничка?

— Когда это?

— Собственными ушами слышал, как ты орал товарищам, что я по крыше бегу к капитулу.

— А, было, — признал студиозус, — Ну, так награда за тебя одна, а нас много. Зачем делиться? Подержал пару минут вилы — пару месяцев потом можно не отказывать в пиве, вине и женских ласках.

— У меня предложение получше.

— Любопытно. Развлечения здесь дороговаты. Всё-таки, половина городского населения — лица духовного звания. Кстати, вот чего я никак в толк не возьму, так это причин дороговизны на услуги распутных девок. Казалось бы, от клиентов отбоя нет, цены должны падать, а они, наоборот, ползут вверх, как на дрожжах.

— Брось свою ковырялку, помоги мне убраться из города, и я выплачу тебе столько, что ты год будешь переползать с одной шлюшки на другую, в перерывах наливаясь лучшим вином, какое только можно достать за деньги…

— Твоя женщина схвачена, — перебил его ирландец.

Томас похолодел:

— Что?

— Её задержали на северных воротах с тремя людьми и мальчишкой. Роланд де Веррек и его бойцы.

Томас чертыхнулся:

— Ты знаешь, где она?

— По слухам, рыцарь-недотрога повёз её в Тулузу. Но слухам верить — сам понимаешь. В таверне Аиста чего только не болтают. В прошлом году прошла сплетня, что в день святого Арнульфа состоится конец света, а мы всё ещё дышим. Как думаешь, этот де Веррек, правда, девственник?

— Не знаю, не проверял.

— Во даёт парень… А с виду нормальный и рожа смазливая.

Томас прислонился спиной к стене обители и закрыл глаза. Женевьеву сцапали. Опять. Когда он увидел её впервые, она сидела в темнице, дожидаясь казни на костре по обвинению в бегарской ереси. Хуктон длинно выругался.

— Богохульствовать нехорошо, — высказался Кин.

Томас устало бросил ирландцу:

— А я вот сейчас отберу у тебя вилы и в глотку тебе забью. Это будет хорошо?

— Нет, — спокойно ответствовал тот, — Нехорошо и чрезвычайно опрометчиво, потому что с вилами в глотке я буду тебе бесполезен.

Томас открыл глаза и воззрился на Кина с интересом:

— Ты что же, решил мне помочь?

— Мой папаша — глава клана, причём, я его третий сын, то есть мной он дорожит, как куском конского навоза. Поэтому он припомнил поверье, что Господь благоволит к семействам, в которых есть священники, и сдал меня в попы. Моего желания папаша не спрашивал. Старшие братья сражаются, они — мужчины, а я буду не пойми кто. Так что, коль найдётся добрый самаритянин, который снабдит меня щитом, кольчугой и мечом, мы с ним поладим. Мысль ясна?

Томас подозрительно осведомился:

— Ты, приятель, уж не с братом ли Майклом побеседовать успел?

— Это с тем монашком, которого ты грозился прирезать? А я сразу просёк, что вы заодно. Наши простаки мне не поверили, очень уж натурально он испуг изображал.

— Звать-то тебя как?

— Имонн Ог О’Кин. Хотя «Ог» можно опустить.

— Почему?

— «Ог» означает, что я младше папаши. Дурость, да? Что, где-то дети бывают старше отцов?

— Ладно, Имонн О’Кин, отныне ты латник у меня на службе.