Бернард Корнуэлл - 1356

— Секрет, — объяснил Томас, — состоит в том, что перед выстрелом надо зарядить в арбалет болт.

— Болт?

— Ну. Стрела такая.

— Ага, — кивнула дама, — Я чувствовала, что забыла что-то. Такое часто случается в моём возрасте. Постоянно что-то забываешь. Мой благоверный давным-давно показывал, как обращаться с этой штуковиной… — она положила арбалет на деревянную скамеечку между двух апельсиновых деревьев, — Стрелять я из него не стреляла, ни разу, а то, грешным делом, пристрелила бы муженька. Ты, юноша, сбежал, что ли?

— Можно и так сказать.

— Пойдём-ка внутрь. Сыро тут.

Дама, сухонькая, древняя, макушкой не доставала Томасу до груди. Одежда покроем напоминала монашеские одеяния, но была пошита из дорогой ткани и подбита горностаем.

— Куда я хоть попал? — поинтересовался Томас.

— В обитель. Обитель Святой Доркас. Наверно, надо сказать «Добро пожаловать»?

— Что за святая Доркас?

— Жутко добродетельная, как мне говорили, и, вероятно, такая же скучная.

Старушка нырнула в дверку с низкой притолокой. Томас прихватил с собой арбалет и рассмотрел его поближе. Изящное оружие с ореховым ложем, отделанным серебром.

— Арбалет принадлежал моему супругу. Я и сохранила эту штуку, как память. Не то, чтобы я сильно хотела его помнить… Он был редкостной свиньёй, и сынок весь в него.

— Его сын? — опустил Томас арбалет на стол.

— И мой тоже. Граф Мальбюссон, а я, соответственно, вдовствующая графиня.

— О, графиня, — Томас отвесил церемонный поклон.

— Святые угодники! Манеры? — изумилась графиня, усаживаясь в мягкое кресло.

Она похлопала себя по коленке, и Томас недоумённо воззрился на старушенцию: его, что ли, приглашает присесть? В следующий миг на колени к хозяйке запрыгнул серый кот, а графиня неопределённо махнула рукой, предлагая Томасу располагаться, где захочет. Садиться он не стал. Комната была невелика и тесно заставлена мебелью, явно рассчитанной на более просторные помещения. Рядом с массивным столом стояли три кресла, подпёртые скамьёй и двумя сундуками. На столе были расставлены четыре серебряных подсвечника, блюда, кубки, кувшины, набор резных шахмат. Белёные стены украшало распятие и три расписные кожаные панели. На одной был изображён пастух, на другой — пахарь, на третьей — сцена охоты. Гобелен с вытканными единорогами занавешивал вход в альков.

— А ты кто? — спросила графиня.

— Меня зовут Томас.

— Томас? Ты — англичанин или нормандец, да?

— Англичанин. Отец был французом.

— Обожаю полукровок. От кого бежал?

— Долгая история.

— А я никуда не спешу. Меня заперли здесь, чтобы я не тратила деньги, которые моя невестка считает своей законной добычей, так что поболтать мне не с кем, кроме монахинь, а они женщины любезные, но нудные. На столе, если хочешь, есть немного вина. Вино не очень, но лучше, чем ничего. Мне нравится мешать его с водой, она в испанском кувшине. Кто за тобой гонится?

— Да все.

— Ты — сорвиголова! Как интересно. И что же ты натворил?

— Меня обвиняют в ереси и похищении чужой жены.

— Боже! Будь любезен, передай мне одеяло. То, тёмное. Тут редко бывает холодно, но сыро сегодня. Так ты еретик?

— Нет.

— Тебя же сочли еретиком за что-то. За что? Ты отрицаешь Троицу?

— Дорогу кардиналу перешёл.

— Не очень умно с твоей стороны. Какому кардиналу?

— Бессьеру.

— А-а. Мерзкий человечишка. И опасный.

Она задумалась. За дверью, ведущей в обитель, послышались голоса. Стихли.

— К нам сюда доходят кое-какие вести снаружи. Бессьер, говорят, искал Грааль?

— Искал, да не сыскал.

— Понятно, — хихикнула графиня, — Трудно сыскать то, чего нет и в помине!

— Наверно, — дипломатично согласился с ней Томас.

Уж кто-кто, а он точно знал, что Грааль существует. Вернее, существовал, пока Томас не зашвырнул легендарную чашу в море, дабы она больше никогда и ни на кого не навлекла несчастья. А если найдётся «Ла Малис»? Что, её тоже в море?

— А у кого ты увёл жену?

— У графа Лабрюиллада.

Графиня хлопнула в ладоши:

— Вот это да! Отлично, отлично! Лабрюиллад — скотина. Мне всегда было жаль эту девочку, Бертилью. Такая хорошенькая. Каково ей приходилось в постели с мужем-образиной? Жуть! Будто с сопящим бурдюком прогорклого жира! Ей удалось сбежать к юному Виллону?

— Да. Меня наняли вернуть её мужу, а я вернул и опять увёл.

— Коротковат рассказ для долгой истории. Начни-ка с самого начала, — она вдруг замолкла, сложилась пополам и издала сквозь зубы мучительный стон.

— Вам плохо? — всполошился Томас.

— Я… умираю… — тяжело дыша, сказала она, — Что, дивишься? Полон город врачей, а вылечить некому? Один намеревался меня распанахать, я не далась. Остальные старательно нюхают мою мочу и советуют молиться. Я и молюсь.

— И что, нет какой-нибудь микстуры?

— От восьмидесяти двух прожитых лет? Увы, юноша, старость неизлечима, — старушка откинулась на спинку и перевела дух, — На столе зелёная бутылочка. В ней мандрагоровая настойка, монахини любезно делают её для меня. Боль снимает, но я от неё делаюсь какой-то снулой. Плесни мне в чашку, пожалуйста, только водой не разбавляй, и поведай мне свою историю с самого начала.

Томас налил настойки, передал графине и рассказал, как его наняли отнять Бертилью у Виллона, как Лабрюиллад попытался надуть эллекинов.

— Так Бертилья в твоём замке? — осведомилась старушка, — Из-за того, что твоя жена её пожалела?

— Да.

— Дети у Бертильи от Лабрюиллада есть?

— Нет.

— Слава Богу! Были бы дети, Лабрюиллад воспользовался бы ими, чтобы заставить её вернуться. А так, ты можешь просто убить его и сделать Бертилью вдовой. По-моему, лучший выход для всех. У вдовы возможностей больше.

— Поэтому вы здесь?

— Я здесь потому, что мой сын терпеть меня не может. Невестка тем более, а я уже слишком стара для нового замужества. Поэтому я здесь с моим Николя, — она погладила кота, — Значит, Лабрюиллад хочет твоей смерти? Но в Монпелье же его нет? Кто тогда за тобой гнался?

— Лабрюиллад послал за мной кое-кого. А этот кое-кто студентов на помощь свистнул.

— И кто же этот «кое-кто»?

— Его зовут Роланд де Веррек.

— Боже правый! Юный Роланд? Мы дружили с его бабушкой. Слышала, что мальчик — воитель, хоть куда, жаль, на голову слаб.

— То есть?

— Мозги забиты романтической чепухой. Рыцарские доблести и прочая дребедень. Он в матушку пошёл, та тоже умом не блистала, начиталась дурацких романчиков, всю жизнь грезила о благородных паладинах и терпела мужа-хряка. И у сына под матушкиным влиянием мозги набок сдвинулись. Рыцарь — девственник, надо же! — она издала смешок, — Дуралей великовозрастный. Ты слышал о явлении ему Девы Марии?

— Слышал, как не слышать?