Бернард Корнуэлл - 1356

Томас подумал секунду:

— Позволю, если говорить будешь снаружи, не входя в замок.

Ливонн поколебался, затем кивнул:

— Хорошо.

Томас прихватил за локоть Кина и вывел ирландца во двор:

— Смотри, чтобы отец Ливонн не сунулся в крепость, а то подарим им ещё одного заложника. Понял?

До ирландца, пленённого красотой Бертильи, не сразу дошёл смысл сказанного командиром. С трудом сосредоточившись, он зажмурился, кивнул:

— Ага, не пускать в замок, — ирландец вытаращился на Томаса и горячо затараторил, — Кровь Христова! Ох, и прехорошенькая же цыпа!

— «Цыпа» Лабрюиллада, — печально уточнил Томас.

— Звёзды меркнут перед её красотой! — захлёбывался от восторга Кин, — Она способна свести мужчину с ума!

— Она замужем.

— Волшебное создание! — ирландец токовал, как тетерев, — Глядя на неё, понимаешь, что Господь действительно любит нас!

— Пошли свежую лошадь тебе подберём, — прервал его излияния Томас, — И двигай с отцом Ливонном на переговоры с Лабрюилладом.

Лучник оглянулся. Отец Ливонн вышел следом за ними во двор.

— Отче, — обратился к нему Томас, — я буду только рад, если ты убедишь владетельного борова отпустить Женевьеву просто так. Веришь?

— Верю.

— Ну, а не убедишь, я обменяю своих на графиню. Мне надо разделаться со всем этим сегодня, потому что завтра мы отправляемся на север.

На север. Искать принца Уэльского. Искать «Ла Малис».

Душа Роланда де Веррека воспаряла на крыльях веры над облачной грядой сомнений; воспаряла белой птицей, подобной благородным лебедям, плававшим во рву у стен замка Лабрюиллад, в часовне которого стоял на коленях перед алтарём рыцарь-девственник. Сердце его колотилось, как бешеное, и Роланду чудилось, что не сердце стучит, а душа бьёт белоснежными крыльями. Роланд де Веррек был на вершине блаженства.

Только что он узнал о новообразованном Ордене Рыбака. Отец Маршан поведал Роланду о целях Ордена и поисках утраченной реликвии — «Ла Малис».

— Да, я слыхал о ней, — подтвердил Роланд.

— Слыхал? — удивился отец Маршан, — И что же ты слыхал, сын мой?

— Это меч святого Петра, — с готовностью ответил Роланд, — Он поднял его в защиту Спасителя в Гефсиманском саду.

— Святое оружие, — вкрадчиво обронил зеленоглазый святоша.

— Святое, но проклятое, отче. Так говорят.

— Говорят, — согласился отец Маршан, — Ведь Христос не одобрил поступок Петра.

— «Dixit ergo Iesus Petro mitte gladium in virginam…», «…Иисус сказал Петру: вложи меч в ножны…», — процитировал священник и запнулся, обратив внимание на то, что Роланд его не слушает, — В чём дело, сын мой?

— Подумал вот, отче… Попадёт меч к закоренелым грешникам, зло в нашем мире обретёт такую власть!

— Для того и создан Орден, — терпеливо объяснил отец Маршан, — Позаботиться о том, чтобы «Ла Малис» вернулась в руки церкви.

— Я к чему, отче… — воодушевлённо продолжал Роланд, — Проклятье можно снять!

— Снять? — живо заинтересовался отец Маршан.

— Да, будто бы. Надо лишь отвезти меч в Иеручалим и освятить в Храме Гроба Господня. Проклятие будет снято, и меч станет орудием Божьим.

Да, с замиранием сердца думал Роланд, ни один меч, ни Дюрандаль Роланда, ни Жуайез Карла Великого, ни Экскалибур Артура, тогда не сравнятся с «Ла Малис». Священнейшее оружие на свете. Только бы проклятие снять.

Отец Маршан, собиравшийся съязвить, мол, путешествие в Иерусалим по нынешним временам — подвиг не меньший, нежели поиск «Ла Малис», различил благоговение в голосе Роланда и осёкся. Благосклонно кивнул:

— Значит, в список предстоящих Ордену деяний добавилось ещё одно, сын мой.

Роланда исповедали, отпустили грехи, и душа его трепетала от восторга. Его принимали в Орден Рыбака! Горели свечи. За ним, склонившим колена у алтаря, стояли его новые товарищи, в числе которых Роланд с радостью обнаружил Робби Дугласа. Второй шотландец, Скалли, вызывал у де Веррека противоречивые чувства. С одной стороны, воин с косточками в волосах удостоился посвящения в рыцари Рыбака, следовательно, обладал рядом неоспоримых достоинств. С другой стороны, шотландец ругался, как сапожник, вонял и больше походил на зверя, чем на человека.

— Он — простая душа, — так сказал Роланду отец Маршан, — Но Господь смог человека создать из простой глины.

«Простая душа» Скалли чесал ногу, бурча что-то о впустую теряемом времени. Другие рыцари хранили молчание, пока отец Маршан сыпал звучными латинскими фразами. Он благословил меч Роланда, возложил на темя рыцаря-девственника длани и повесил ему на шею вышитый ключами святого Петра кушак. Обряд был долгим, свечи догорали одна за другой, как в Страстную пятницу. Потухла последняя свеча, и часовню освещали только луч лунного света, падавший сквозь одинокое стрельчатое окно и лампадка перед серебряным распятием, на которое с обожанием взирал Роланд. Рыцарь-девственник нашёл своё Деяние, подвиг, достойный его чистоты, и Роланд верил, что непременно отыщет «Ла Малис».

И тогда закричала Женевьева. И закричала опять.

Кин с отцом Ливонном подъехали со стороны подъёмного моста. Кин окликнул часового на стене. Тот мельком взглянул на парламентёров и продолжил мерить шагами парапет.

— Эй, ты слышал меня? — проорал Кин, — Передай своему господину, что у нас его женщина. Он же хочет её вернуть, а?

Подождав и не получив ответа, Кин возмутился:

— Иисусе, парень, ты меня слышишь? У нас графиня твоя!

Часовой снова выглянул в щель меж зубцов и снова спрятался.

— Ты, что, глухонемой?

— Сын мой! — подключился отец Ливонн, — Я — священник! Мне нужно побеседовать с твоим господином!

Без толку. Лунный свет заливал замок и серебристо дробился на колеблемой ветром поверхности воды во рву. Кроме часового никого на стенах замка видно не было. Кин чувствовал себя неуютно. Он знал, что Томас и его люди присматривали за парламентёрами из-за деревьев, а кто сейчас взирал на двух всадников около рва из бойниц замка? И хорошо, если просто взирал, а не взводил арбалет. Овчарки, поскуливая, вились вокруг лошади Кина.

— Эй! — надрывался Кин, — Меня слышит хоть кто-нибудь?

Флаг над крепостным донжоном трепыхнулся и опал. Где-то заухала сова, обе собаки насторожились, нюхая воздух. Элоиза тихо зарычала.

— Тише, девочка, — успокаивающе проворковал ей Кин, — Потерпи. Завтра пойдём зайца затравим, а то и оленя.

— Англичанин! — раздался голос со стены.

— Сам ты англичанин! — окрысился Кин.

— Утром приезжай! С первым светом!

— Мне надо поговорить с твоим господином! — закричал отец Ливонн.

— Ты — поп?

— Да!

— Вот ответ лично тебе, отче!

Тренькнула спущенная тетива арбалета, и в десятке шагов от парламентёров в грунт воткнулся болт.