Бернард Корнуэлл - 1356

— Я ваши сапоги потерял.

— Пустяки, — бесцветно отозвался Роланд.

— И лошадей тоже.

— И чёрт с ними! — вспылил де Веррек, тут же остыв.

Что теперь? Оба его «деяния», оба рыцарских подвига, — и возвращение похищенной жены любящему супругу, и поиск реликвии для святого ордена, принесли вместо славы и гордости стыд и отчаяние. Роланд закрыл глаза и вознёс истовую молитву, прося дать ему знак, как ему быть дальше, и вдруг почувствовал на лице чьё-то жаркое дыхание. Он вздрогнул, открыл глаза. Два мокрых языка обслюнявили ему щёки. Собаки. Волкодавы.

— А ты им понравился! — весело сказали Роланду, но, так как сказали по-английски, гасконец не понял ни слова, — Ну-ка, хвостатые приставучки, брысь! Не всякому по душе ваши нежности!

Псы исчезли, и их место занял Томас Хуктон. Этот в щёку лизать Роланда не спешил.

— Твоя Милость? Что мне с тобой делать? Убить или в ножки поклониться?

Роланд смотрел на Ле Батара и ни как не мог унять озноб. Ничего умного не приходило в голову. Тогда он вновь оглянулся на замок и спросил:

— Они нападут?

— Конечно, нет.

— Почему «конечно»?

— Самых трезвых мы перебили. Остальные пьяны. Может, поутру решатся на вылазку, только вряд ли. У них ведь нет двух законов, строгого соблюдения которых требую я в отряде.

— Каких законов?

— Несложных. Напиваться только тогда, когда я разрешу. И не насиловать.

— А если…

— Деревьев много, верёвок тоже хватает. Слышал, Лабрюиллад хотел изнасиловать мою жену?

Роланд молча кивнул.

— Выходит, я должен поблагодарить тебя, Твоя Милость. Поступок храбрый и достойный. Спасибо.

— Как госпожа Женевьева?

— Будет жить. Хотя, похоже, лишь с одним глазом. Брат Майкл приложит всё своё умение, беда только, что умения этого кот наплакал. Не уверен, правда, что могу звать его «братом». Кто он теперь, Бог весть. Идём, Твоя Милость.

Роланд безропотно встал и побрёл за Томасом к хутору.

— Я не думал… — он запнулся.

— Не думал, что Лабрюиллад окажется таким ублюдком, да? Я предупреждал. Брось казниться. Все мы ублюдки, а я так даже прозываюсь Ле Батаром.

— Но ты же запрещаешь своим солдатам насиловать женщин?

Томас повернулся к де Верреку:

— Запрещаю. Жизнь — сложная штукенция. Ты хоть раз, идя в бой на турнире, подбадривал себя: дескать, мой дело правое, Бог за меня? Нет ведь? А почему? Потому что турнир — игра. В жизни не так. Я — англичанин, а потому твёрдо знаю, что мы — правая сторона, а потому Господь с нами. При этом, родись я во Франции, сражался бы за короля Иоанна, непоколебимо веря, что англичане — порождение сатаны, а Бог любит французов. Я понимаю это, а потому стараюсь просто не умножать зло в мире без нужды. И если всё же приходится поступать дурно, я молюсь, делаю пожертвование церкви и считаю, что совесть моя чиста.

— А приходится поступать дурно?

— Идёт война, а я солдат. Писание говорит: «non occides», а мы убиваем. Один богослов в Оксфорде убеждал меня, мол, заповедь не запрещает, а лишь не одобряет убийство. Тонкая разница, да? Как бы то ни было, всаживая клинок в смотровую щель шлема очередного бронированного придурка, упоения я не испытываю.

— Тогда зачем воюешь?

Глаза Томаса сузились:

— Потому что я хорош в этом. Потому что иногда мне всё же удаётся уверить себя, что я бьюсь за тех бедолаг, что не могут драться за свои жизни сами.

— А это как?

Томас вздохнул и вместо ответа позвал вышедшего за ограду хутора человека:

— Отец Ливонн!

Тот приблизился:

— Томас?

— Познакомься, отче, с причиной наших неприятностей. Сэр Роланд де Веррек.

Священник поклонился:

— Ваша Милость.

— Мне надо с Робби потолковать, отче, — продолжил Томас, — и взглянуть, как там Женевьева. Найдёшь сэру Роланду какую-нибудь обувку?

— Обувку? Здесь? Как?

— Ну, ты же священник. Крестом и молитвой, а?

Томас снял с лука тетиву, ругая себя за то, что не озаботился этим раньше. Некоторые лучники вовсе не снимали тетив, но лук тогда быстро приходил в негодность, теряя часть силы из-за того, что, как выражались лучники, «шёл за тетивой», то есть даже без тетивы не распрямлялся до конца. Свернув тетиву и уложив её в кошель, Томас пошёл к хутору. Робби отыскался в хлеву, занятом единственной пёстрой коровой с обломанным рогом. Вместо «здравствуй» шотландец печально сказал Томасу:

— У него была птица, ястреб. Он хвастал, что она — калад.

— Знакомое словечко.

— Калады-то обычно, как лекари, видят, помрёт больной или выздоровеет. А этот ястреб пытался глаз Женевьеве вырвать! Я и снёс ему башку! Надо было и попа прибить!

Томас усмехнулся:

— Помнится мне, когда Женевьева прикончила попа, который её пытал, ты возмутился, а теперь сам жалеешь, что не убил другого святошу?

Робби потупился, разглядывая гнилую солому, устилавшую земляной пол хлева:

— Мой дядюшка здесь. Во Франции, то бишь. Только это не тот дядюшка, которого ты знал, другой. Этот почти мой ровесник. А ещё он грохнул того дядюшку, которого ты видел. Которого я любил.

— Этого не любишь?

Робби потряс головой:

— У меня от него мурашки. Лорд Дуглас. Глава нашего клана.

— И чего он от тебя хочет?

— Чтобы я дрался против англичан.

— Ты же клятву дал.

— Дал, — кивнул Робби, — А кардинал Бессьер меня от неё освободил.

— Кардинал Бессьер — кусок овечьего помёта.

— Не поспоришь.

— Зачем твой дядюшка сюда приехал?

— Сражаться против англичан, зачем же ещё?

— Хочет, чтобы ты дрался с ним плечом к плечу?

— Хочет. Я сказал ему, что не могу нарушить обещание, и он отправил меня к Бессьеру, — Робби поднял голову и посмотрел на Томаса, — В Орден Рыбака.

— Это что за новость?

— Орден. Одиннадцать паладинов (ну, то есть до сегодняшней ночи было одиннадцать), поклявшихся отыскать…

— … «Ла Малис».

— Ты уже знаешь, — не удивился Робби, — Бессьер говорил, что ты знаешь. Он тебя ненавидит.

— Взаимно.

— «Ла Малис» — волшебный меч.

— Я не верю в волшебство.

— Зато другие верят. Поэтому Бессьер страстно желает завладеть «Ла Малис».

— Ага, чтобы стать папой, — с отвращением произнёс Томас.

— Это что, так плохо?

— Из тебя выйдет папа лучше. Или из меня. Чёрт, да даже из этой коровы получится папа лучший, чем из Бессьера!

Робби слабо улыбнулся.

— Какие у тебя планы на будущее? — спросил друга Томас. Робби молчал, — Ты спас Женевьеву. Я освобождаю тебя от клятвы. Ты волен, как ветер, Робби.

— Волен? — лицо шотландца исказилось.

— Волен.

— Да, волен. Ты ничего мне не должен, Робби. Можешь драться с англичанами, можешь поступать так, как хочешь. Absolvo te [14] Лат. «Отпускаю тебя», то есть, «отпускаю тебе грехи». В католицизме — формула отпущения грехов на исповеди. — Прим. пер. .