Бернард Корнуэлл - 1356

— Сэм, — окликнул друга Томас, — надо стрелы собрать.

Тот с ухмылкой кивнул и повёл десяток эллекинов к месту бойни. Кроме стрел там есть чем поживиться. Раненый француз поднял руку, показывая подходящему англичанину, что сдаётся. Латник присел к нему, перебросился парой фраз, затем поднял лежащему забрало шлема и равнодушно вогнал в глаз кинжал.

— Слишком беден, чтобы выкуп заплатить, — послышалось за спиной Томаса.

Прикончивший француза воин тем времен обтёр кинжал и принялся обшаривать труп. Тот же голос над плечом Томаса прокомментировал:

— Чёрт, жестокие мы ребята. Зато мы захватили маршала д’Одрегема, и разве это не отличное начало поганого денька?

Томас обернулся. Говорил всадник с белой звездой на жюпоне, командовавший лучниками Уорвика. Забрало было поднято. Лицо с резкими чертами лица украшали пышные седые усы, а, встретившись с властным взглядом прозрачных синих глаз, Томас инстинктивно пал на одно колено:

— Ваша Милость.

— Томас Хуктон, не так ли?

— Да, сэр.

— А я ещё думаю, откуда здесь взяться гербу Нортхэмптона? — благожелательно продолжил по-французски всадник.

Томас приказал надеть эллекинам в бой ливреи герцога, цвета которого хорошо знали в английской армии, потому что нарукавных повязок с крестом святого Георгия, обычным опознавательным знаком англичан, на всех не хватило. Говоривший с Томасом носил на шее цепь Ордена Повязки и был герцогом Оксфордом, родственником сеньора Хуктона, герцога Нортхэмптона. Оксфорд дрался под Креси, потом их с Томасом пути-дорожки пересекались в Англии, тем не менее, лучника удивило то, что вельможа помнит не только его, но и помнит то, что Томас владеет французским. Нортхэмптона Оксфорд по-свойски именовал «Билли»:

— Жаль, что Билли далече, у нас нынче каждый добрый рубака на счету. А тебе я бы посоветовал отвести своих ребят на холм.

— Отвести, сэр? Почему?

— А ты прислушайся.

И Томас прислушался. И услышал бой барабанов.

Когда тяжёлые всадники д’Одрегема атаковали правый край растянутой английской обороны, горстка других рыцарей выехала перед боевыми порядками баталии дофина, вызывая англичан на поединки.

Их было шестеро. У каждого за плечами имелся внушительный список турнирных побед. Их чистокровные скакуны, как и лучшие доспехи, покупались за деньги, выигранные на ристалищах. Приблизившись к английским позициям, поединщики громкими криками известили противника о своём прибытии и намерениях. Англичане никак не реагировали. Даже лучники жалели стрел, ведь какой смысл убивать шестерых идиотов, ожидая нападения тысяч?

Поединщики ждали, и принц Уэльский на всякий случай распорядился:

— Передайте войскам на вызовы не отвечать.

Поединщики, питавшие надежды скоренько убить или сшибить с коня пару-тройку англичан для поднятия духа своего воинства и вящего позора воинства вражеского, стали проявлять признаки нетерпения.

— Эй, вы, бабы! — орали они англичанам, — Что, забыли, как драться?

— Плевать на них, пусть гавкают, пусть хоть лопнут… — цедили своим английские командиры.

Но один неслух сыскался. Собственно, «неслухом» его назвать было бы неправильно. Он не клялся в верности ни единому военачальнику из числа англичан и гасконцев. Неслух взлетел в седло, взял у оруженосца копьё и направил коня к кучке поединщиков.

Жюпона он не надел, а броня, начищенная, как зеркало, сияла. Султан турнирного шлема состоял из нежно-голубых перьев, а в середине смоляно-чёрного щита цвела белая роза без шипов, цветок Девы Марии. Вокруг шеи рыцаря был повязан женский шарф голубого шёлка, дар Бертильи. Де Веррек повёл коня по тропке сквозь виноградник к ровному пятачку на дне долины. Там он лошадь повернул и замер, будто приглашая к поединку любого из шестерых.

И один из них ответил на вызов. Он был парижанин, сильный, как бык, и быстрый, как молния. Тёмная синева его жюпона походила на ночное небо, а доспехи не ведали полировки. Эмблемой его был красный полумесяц, нарисованный на щите и вышитый на гербовой накидке.

— Предатель! — крикнул он де Верреку.

Роланд ухом не повёл.

Парижанин и пятеро его товарищей спустились к де Верреку.

— Эй, предатель! — вновь проревел парижанин.

И опять де Веррек даже не шелохнулся.

— Убивать тебя не стану! — надрывался парижанин по имени Жюль Ланжье, без труда орудовавший пятиметровым ясеневым копьём, — Я тебя не убью! Я привезу тебя в цепях королю, и пусть он казнит тебя! Может, хочешь сбежать? Давай! Я обещаю, что гнаться не буду!

Роланд де Веррек вместо ответа захлопнул забрало и нацелил копьё вперёд.

— Жюль! — предупредил парижанина кто-то из поединщиков, — Следи за его копьём. Он любит в последний миг поднимать наконечник. Голову береги.

Ланжье кивнул и рявкнул де Верреку:

— Эй, девственник! Беги, пока можешь!

Конь Роланда начал разбег. Гасконец заметил, что его путь чуть наискось пересекает продавленная в грунте тележная колея, неглубокая, но достаточная, чтобы лошадь запнулась. Рыцарь нажал коленом, посылая коня чуть левее борозд.

Он отрешился от всего на свете, будто наблюдая за собой со стороны. Хладнокровие и отточенность движений — вот главное на ристалище. С Ланжье он оружие не скрещивал ни разу, но на турнирах его бои видел, и помнил, что тот в атаке низко наклоняется, дабы уменьшить для противника цель, отбивает копьё крепким щитом и в миг, когда соперник пролетает мимо, своё копьё отбрасывает, выхватывая висящую у колена булаву и обрушивая её на противника сзади. Приём был отработан и Ланжье ему не изменял. Наверняка, намеревался применить ту же тактику и сейчас. Если Роланд допустит это, то последнее, что он увидит в схватке (а то и в жизни) — сноп искр перед глазами в мгновенье, когда булава проломит шлем.

— Трус! — рявкнул парижанин, ударяя коня шпорами.

Роланд в ответ вытянул на ходу левую руку и выбросил щит. Он будет сражаться без него. Его жест разозлил Ланжьера. Два всадника сближались. Привычные к турнирам дестриеры в нужный момент сами перешли на галоп. Роланд коленом направлял коня левее колеи. Наконечник копья гасконца находился на уровне глаз Ланжье. Противников разделяли считанные шаги, грохот копыт, казалось, заполнил мир, когда дестриер парижанина споткнулся. Ланжье не понял, что случилось, он жал коленом бок коня, вынуждая выправить бег, а животное вместо этого пало на колени и повалилось на траву, заливая её кровью, потому что копьё де Веррека, направленное секунду назад в шлем парижанина, пронзило грудь жеребца.

— Это тебе не ристалище, — первый раз разомкнул губы Роланд, подъезжая к Ланжье.

От копья он уже избавился, достав Дюрандаль. Парижанин судорожно дёрнулся, но его нога была намертво зажата тушей умирающего дестриера, и, что хуже всего, конь упал на тот бок, где висела палица. Бам! Голова Ланжье мотнулась в сторону от удара мечом по шлему. Бам!