Владислав Хапров - Ватажники атамана Галани

— Помогите! Упырь!

Лицо его вдруг почернело, рот искривился, по телу прошла судорога, и он испустил дух от страха, приняв меня за заложного покойника, явившегося из преисподней, чтобы отомстить своему убийце.

Меня вдруг пробрал истерический хохот. Я смеялся, пока мне не сделалось дурно. Немного придя в себя, я принялся обыскивать карманы Измайлова. Нашёл свою трубку и четвертак денег. Когда стягивал с него сапоги, меня стошнило. Я выкинул труп в реку, а лодку утопил на мелководье, прорубив днище.

Распоров своим кинжалом подкладку кафтана я извлёк царскую бумагу и быстрым шагом направился в Ямскую слободу. Там постучался в первые же ворота и через два часа уже катил на лихой тройке по Московской дороге на юг.

Я приезжаю в Саратов. Описание города. Воевода Дмитрий Бахметьев и хан Аюка. Полития «дикого поля». Ужин у воеводы. Ночные визиты.

Саратов встретил меня зацветающими за высокими заборами садами, разноязыким говором на улицах и ордами диких кочевников, проносившиеся в поле на выносливых степных лошадях, быстрых как штормовой ветер, дующий осенью с Балтийского моря. В сравнении с Нижним Новгородом и Казанью это был совсем небольшой город, ещё не потерявший черты пограничной крепости. Он стоял под горой, носившей название Соколовой. Его окружал земляной вал. Стен не было, от них остались только деревянные башни. Над башнями возвышался красивый каменный собор с колокольней. Посад и слободы вытянулись вдоль берега Волги. Напротив крепости через овраг стоял монастырь. У ворот, выходивших на Московскую дорогу, чадили кузницы, и шла бойкая торговля в мясных рядах. Возле пристаней, заполненных большими и малыми судами, были выстроены соляные и рыбные амбары, а рядом с ними располагались конторы купцов и промышленников. На другом берегу я увидел калмыков, гарцующий верхом на вельблудах среди войлочных юрт и больших двухколёсных повозок.

В день, когда тройка принесла меня по пыльному тракту в город, саратовский воевода Дмитрий Бахметьев встал как всегда не свет не заря. Вышел во двор в одном исподнем и вылил на голову ушат ледяной колодезной воды, чтобы отвадить всякие хвори. Затем поупражнялся в сабельном бое и пошёл будить жену и дочерей, звать всех за стол. Закончив утреннюю трапезу, он облачился в нарядный мундир и в сопровождении двух вооружённых до зубов гайдуков, отправился в присутствие, где его дожидались жалобщики и просители.

Подьячий Ивашка, окосевший от ежедневного пьянства, вылавливал в чернильнице дохлую муху. Несмотря на поносившийся вид, Ивашке жилось совсем не плохо. Но в том была заслуга только его самого. Жалованья Ивашка не видал ни разу за всё время службы. Его тут не платили со времён царя Гороха. Солдаты кормились охотой, рыбалкой и мелкой торговлей. Ивашка же ничего этого делать не умел, поэтому, совсем изголодавшись и обносившись, заикнулся как-то о выплате ему положенных денег. Но тут же пожалел об этом. Воевода разгневался и тяжёлым кулаком пересчитал подьячему зубы, так чтобы тот уразумел — служба отечеству почётный долг, коей должен исполнятся с полной ответственностью и абсолютно бескорыстно. Ивашка урок понял; стал потихоньку воровать в арсенале порох и сбывать его ногайцам. А так же брал мзду с просителей, дабы ходатайствовать перед воеводой в их хлопотах. Вырученных денег Ивашке хватало на то, чтобы каждый день быть сытым и пьяным, а так же раз или два в неделю посещать гулящую девицу Наташку, к пышным формам которой он ощущал бесконечное сердечное томление.

Итак, отвесив Ивашке утренний подзатыльник, воевода уселся за покрытый зелёным сукном стол, снял шпагу и положил рядом заряженный пистолет, но так чтобы его не было видно от двери.

— Указов из высших учреждений нет, — доложил подьячий. — Происшествий за вечер и ночь было три: первое — попытка обворовать контору купца Светешникова. Сторож Микула зашиб вора кулаком насмерть. Его заковали в цепи и заключили в острог.

— Кого, вора? — непонятливо переспросил Бахметьев.

— Да нет, я же сказал, вор упокоился сразу опосля удара, — пояснил Ивашка. — Зачем же его в цепи заковывать? В острог посадили сторожа Микулу, за убийство.

— Скажи, пусть всыплют ему десять плетей, чтобы в следующий раз силу мерил и отпустят на все четыре стороны, — распорядился воевода.

Ивашка тут же послал в острог писаря с приказом воеводы, а сам продолжил:

— Второе — в кабаке «Задворки» конокрады устроили поножовщину. Одного зарезали. Виновного схватили и заключили в острог.

— С этим разберёмся завтра, — сказал Бахметьв. — С утречка пусть приведут оного убойцу в присутствие. И свидетелей той поножовщины тоже.

— Третье, — вновь заговорил Ивашка. — Жена гарнизонного солдата Евсея Гаврилова сошла с ума и бегала по улицам нагишом. Её связали и отдали мужу.

— И хороша она, нагая то? — поинтересовался воевода, сожалея, что не видел этого зрелища.

— Хороша, только слегка худосочна, — ответил подьячий.

— Ну ладно, теперь займёмся челобитчиками, — сказал Бахметьев и крикнул через закрытую дверь. — Заходи, только не табуном, а по одному! — и для большей убедительности грохнул по столу тяжёлым зерцалом.

Однако, несмотря на это заявление ломанулись сразу все. Но гайдуки загородили им путь.

— Сказано же, по одному, — раздражённо рыкнул воевода, появившись на пороге.

Я в то утро явился и в присутствие одним из первых. Размахивать царской бумагой, привлекать внимание не стал, иначе к вечеру кумушки-сплетницы разнесли бы по городу известие, что прибыл человек из самой столицы, а для чего прибыл — сами бы придумали. Занял очередь и терпеливо дожидался, пока воевода выслушает передо мной четырёх просителей.

Когда я вошёл в приёмную, воевода Бахметьев что-то быстро писал в толстой кожаной тетради. Закончив, он поднял на меня суровые глаза и сидевший сбоку подьячий с красным носом, злобно шикнул:

— Кланяйся в ноги, тупица.

В ноги я кланяться не стал. Государь Пётр Алексеевич сей обычай упразднил, заменив его правилами обхождения, приличествующими европейскому обществу. В соответствии с этими правилами я, наверное, очень неуклюже, отвесил новомодный реверанс и тихо произнёс, так чтобы слышал только воевода:

— У меня для вас письмо от Ивана Мануиловича Девиера и государев указ человеку всякого звания содействовать в известном вам деле.

Лицо воеводы тут же чудесным образом преобразилось. Он поднялся из-за стола и невольно вытянулся в струнку. Меня это очень позабавило. Правду всё же говорят люди, что без бумажки ты результат испражнений, а с бумажкой важный человек. У меня была бумажка, и стольник в золочёном мундире стоял на вытяжку перед оборванным бродягой.