Юрий Когинов - Тайный агент императора. Чернышев против Наполеона

И другое, видно, принял во внимание царь, отряжая своего генерал-адъютанта в поиск — следовало первому, обойдя, по возможности, британские и прусские войска, войти в Париж.

Армия, сбив в кровь ноги, сокращая ночлеги и дневки, едва успела завершить свой многосотверстный переход от западных границ империи и от берегов Вислы, как оказалось, что главное уже сделано — узурпатор разбит. Отныне лишь он один, русский император, становится властелином Европы. А какой это властелин, если не войдет вновь первым во французскую столицу, ведя за собою всех остальных императоров и королей?

— Так что смотри, Чернышев, лишь тебе доверяю сей тайный маневр. Скачи день и ночь, сокрушай любые препоны, что окажутся у тебя на пути, а Париж возьми! Сие надобно мне. А к собственной славе, к Берлину и Касселю, прибавишь еще и главную столицу Европы. Помнится, граф Толстой, мой посол, да и ты сам мне говорил, что когда-то пообещал Наполеону овладеть Парижем. Было такое?

— Признаюсь, ваше величество, при первой же аудиенции у него блажь нашла — говорил с ним открыто и запросто, позабыв, верно, кто передо мною. Вот и сорвалось.

«Э, нет, ты не столь прост, мой любимец! — отметил про себя Александр Павлович. — Сколько знаю тебя, звезда Бонапарта была и твоею тайною звездою. А почему мои офицеры должны быть хуже их лейтенантов да капитанов, кои получали эполеты генералов и маршалов в считанные годы? Вот и он, Чернышев, уже давно в генеральских чинах. Чего он еще от меня не получил? Кажется, графского достоинства. Негоже, когда по прихоти императора французов все в его стране величают Чернышева графом, а у него — ни герба, ни владений. Надо бы мне о том не забыть. Вот только владениями наделить не смогу: все уже роздано в век бабушкин. Однако, полагаю, он сам о себе побеспокоится: не одна любовная, должно быть, страсть, связала его с княгинею Радзивилл».

Как и год назад, с гиканьем, свистом и громким «ура» понеслись по дорогам Франции казаки.

Встречные жители разбегались, повозки, не успевшие развернуться, съезжали в кювет, бредущие по домам солдаты в страхе бросали ружья и поднимали вверх руки.

Первая крепость, которая оказалась на пути, — город Шалон-на-Марне. Со стен и башен — ощерившиеся пушки. В прошлом году город брала штурмом русская пехота с поддержкою артиллерии. А нынче — не с голыми же руками идти на бастионы?

Дозор, высланный вперед, донес: основной гарнизон — пехота. Ежели ворваться, сдадутся как пить дать — кому охота быть вздетым на пику или оказаться изрубленным, словно капустный кочан?

Вихрем влетели на улицы города и почти без выстрелов овладели крепостью. Подсчитали: шесть вражеских орудий. Таким оказался первый и единственный трофей всей русской армии в летнем походе восемьсот пятнадцатого года.

А с кем оставалось здесь, на французской земле, сражаться, если отряд Чернышева, продвигаясь с востока, в считанные дни очистил от остатков неприятельских войск все пространство между Марною и Сеной?

Но с севера, от Брюсселя, так же напористо и быстро двигались пруссаки генерала Гнейзенау и англичане британского фельдмаршала герцога Веллингтона. И третьего июля все три колонны почти одновременно вошли в Париж.

Французская столица бурлила. Бросаясь навстречу казакам и союзной пехоте, парижане кричали на все лады, что они больше не примут Бурбонов.

«Как поступить и что предпринять, чтобы успокоить город?» — наверное, такая мысль не меньше, чем до этого забота о том, как победить в бою врага, тревожила и беспокоила сейчас прославленного фельдмаршала.

Лорд Каслри, британский министр иностранных дел, вынужден был заявить:

— Я знаю того, кого послушает Париж. Это император Александр.

— Но, сэр, он с основною своею армией, кажется, не менее чем в семи или восьми переходах? — выразил сомнение генерал Гнейзенау.

— И все же это единственный выход, джентльмены, — уповать на русского царя, — по-военному четко и безапелляционно подвел черту под разговором герцог Веллингтон. — Следует немедленно сообщить о нашем решении генерал-адъютанту его императорского величества Чернышеву.

Через какой-нибудь час Чернышев уже отправлял курьера с письмом к царю.

«По прибытии моем в Париж, — значилось в донесении, — я тотчас отправился в главную квартиру пруссаков, Сен-Клу. Я там встретил генерала Гнейзенау, который говорил мне о неприязненном расположении парижан к Бурбонам, и присовокупил, что один император Александр может распутать это дело и что без него никто не осмеливается ни на что решиться. Эти слова были повторены мне также герцогом Веллингтоном, который настоятельно поручил мне послать к вашему императорскому величеству курьера и от его имени просить вас убедительнейшим образом прибыть сюда, чтобы положить конец как личному его недоумению, так равно запутанности дел вообще. Герцог сказал мне, что до сих пор он соображался в поступках своих с первоначальными видами союзных монархов; но что теперь, по занятии Парижа, когда король французский уже почти у ворот, и, невзирая на то, умы парижан в величайшем брожении, ваше величество одни только в состоянии разрешить гордиев узел и принять меры, сообразные с обстоятельствами. Лорд Каслри подтвердил мне все, сказанное герцогом Веллингтоном».

Двигаться вместе с армией означало потерять время. Но и пускаться в путь, когда на пространстве в двести с лишним верст, отделяющих главную квартиру российского императора от Парижа, нет еще наших гарнизонов, было рискованно.

И все же царь решился. Он велел по всему пути следования выставить на каждой почтовой станции охрану из полусотни казаков и взять с собою усиленный конвой.

Было подано девять экипажей. В одном из них разместился сам Александр Павлович, другие предложил королю Пруссии Фридриху Вильгельму, австрийскому императору Францу и Меттерниху.

В голове колонны двигались драгуны генерала Каблукова. Дозоры, высылаемые вперед и по сторонам, немедленно докладывали о том, что делается в расположенных поблизости городках и деревнях, о движении по окрестным дорогам.

Перед крепостью Вотри пришлось приостановить движение — навстречу из ворот вышли две колонны французов. Но, завидя русских драгун, повернули назад.

Когда достигли Шалона-на-Марне, незадолго до этого освобожденного Чернышевым, решили в этом городе заночевать.

Французы с недоумением и восторгом восклицали:

— Русский император — и без большой армии! Ах, как он смел и отважен и как он любит нас.

Других величеств никто не замечал. Да и вряд ли их знали и помнили на французской земле. А вот память об императоре Александре еще не успела исчезнуть. Особенно это ощутилось в Париже, куда кавалькада прибыла вполне благополучно.