Александр Бушков - Тень над короной Франции

— Да бросьте вы, какой там янсенизм… Не стройте из себя святошу! Послушайте, д'Артаньян, присоединяйтесь ко мне. Мне нужны именно такие люди — которые не умеют предавать.

— Но если я перейду на вашу сторону, я тем самым кое-кого как раз и предам…

— Тьфу ты! — в сердцах сказал герцог Орлеанский. — Да ничего подобного! Вы просто выберете правильную сторону, вот и все.

Д'Артаньян решительно сказал:

— Давайте прекратим этот разговор, ваше высочество. Вы меня ни за что не переубедите, так что не тратьте зря время…

— Дурачина! Вас же убьют! Они там… — он показал пальцем себе за спину, в глубину дома, — они там пышут злобой. Мари умна и коварна, как сто чертей, но она все-таки женщина, и ей никогда не овладеть в полной мере принципами высокой политики, требующей отказаться от лишних эмоций… Я — другое дело. Я вам давно все простил и забыл о многом…

— Это делает честь вашему высочеству… Разрешите откланяться?

— Не валяйте дурака! Вас убьют…

— Пусть попробуют. У меня тоже есть шпага.

— Да кто сказал, что они будут драться открыто? Шпагами?

— Будем надеяться на гасконское везенье, — и с этими словами д'Артаньян, раскланявшись, вышел.

— Ну слава богу! — облегченно вздохнул Каюзак, увидев, как он спускается по ступенькам в тяжелом раздумье. — я уж хотел выломать дверь, мало ли что…

— Говоря по чести, я был готов к нему присоединиться, — сказал де Вард хмуро. — Когда имеешь дело с герцогом Орлеанским… Чего он от вас хотел?

— О, совершеннейших пустяков, — сказал д'Артаньян со вздохом. — Чтобы я предал всех и вся, перейдя к нему на службу. Эти знатные господа порой бывают удивительно тупы, никак им не втолкуешь, что остальной мир вовсе не обязан разделять их мнение… Ну что же, мы, кажется, проиграли, господа? Наши свидетели мертвы, у нас нет никаких доказательств…

— Проигранное сражение еще не означает проигранной войны, — сказал Каюзак.

— Согласен, — кивнул де Вард. — Каюзак, хоть и не светоч мысли, иногда выражается метко и умно. Беда только, что конца войны на горизонте что-то не видно…

— Прекрасно, — сказал кардинал Ришелье с наигранным бесстрастием. — Просто великолепно. Вы ворвались в тот злокозненный дом, словно великие античные герои… Я не называю имен этих героев, поскольку подозреваю, что для кое-кого из вас они останутся пустым звуком ввиду досадных пробелов в образовании… Но все равно, вы храбрецы, господа гвардейцы! Мои поздравления! Вот если бы только к вашей храбрости добавить толику здравого рассудка и сообразительности… Помилуйте, ну кто же врывается в дом, когда совершенно неизвестно, на какие сюрпризы можно наткнуться внутри и что за люди в доме находятся?!

Трое друзей стояли повесив головы и даже не пытались возразить, потому что упреки кардинала, каждый признавал это в глубине души, были совершенно справедливы. Дело они провалили позорнейшим образом…

— Кто-то из вас виноват больше, кто-то меньше, — продолжал кардинал, глядя на них ледяным взором. — Д'Артаньян, хотя и неплохо показал себя в известной поездке, все же неопытен в некоторых вещах, а потому заслуживает известной доли снисхождения. То же относится и к Каюзаку, чья сильная сторона, простите за невольный каламбур, заключается как раз в силе, а не в остроте ума. Но вы-то, де Вард! Вас никак не назовешь неопытным или тугодумом. Почему вы не отправились незамедлительно ко мне или Рошфору? За домом немедленно установили бы тайное наблюдение, и птичку можно было поймать в сеть без всяких вторжений наудачу… Куда вы смотрели, де Вард?

— Простите, монсеньёр, — удрученно произнес молодой граф, не поднимая глаз. — я поддался моменту, показалось, что достаточно легкого усилия…

— Показалось… — с иронией повторил за ним Ришелье. — Не угодно ли узнать, мои прекрасные господа, что о вашем дружеском визите говорят обитатели дома? Или вам неинтересно?

Трое молчали, всей своей фигурой каждый старался выразить смирение, раскаяние и обещание не допускать подобных промахов впредь, — что вряд ли могло особенно уж смягчить сердце кардинала.

— Так вот, — сказал Ришелье. — Герцог Орлеанский успел пожаловаться королю. По его словам, в дом, который он снимал — он, а никакая не герцогиня! — неожиданно ворвались трое вдрызг пьяных гвардейцев кардинала по имени д'Артаньян, Каюзак и де Вард, сопровождаемые двумя головорезами подлого звания. Полагая себя, должно быть, победителями в завоеванной стране, — это слова герцога, эти молодчики, совершенно распоясавшись, пытались совершить все вместе самое беззастенчивое насилие над несчастной Мари де Шеврез, которую герцог Орлеанский пригласил на обед вместе со своим добрым знакомым лордом Винтером, дворянином при английском посольстве. Когда означенный милорд, как подобает истому дворянину, решительно встал на защиту чести дамы, головорезы по наущению гвардейцев кинулись на него с обнаженным оружием и едва не убили. К счастью, герцог вмешался и прикончил обоих негодяев… естественно, он просит королевской справедливости и примерного наказания виновных. Ну что же вы молчите, господа? Подумать только, кого я пригрел на своей груди! Дебоширов и пьяниц, насильников и буянов! Как вы только посмели покуситься на честь Мари де Шеврез, известной всему Парижу супружеской добродетелью и благонравием! Как у вас рука поднялась на эту нежную, невинную лилию?

— Ваше высокопреосвященство… — решился робко вставить словечко Каюзак. — Все было совсем не так…

— Я не сомневаюсь, — отрезал кардинал. — Вы знаете, что все было совсем не так. Я знаю, что все было совсем не так. Скажу больше: его величество тоже крепко подозревает, что все было совсем не так, поскольку «добродетели» Мари ему известны, о лорде Винтере он немного наслышан, а отношения его с герцогом Орлеанским… Ну и что? Разговоры пошли. Вам разве неизвестна магическая сила сплетни? Она убивала людей покрупнее вас… Не сомневайтесь: все наши недоброжелатели подхватят эту сплетню и разнесут ее во все уголки, преувеличивая и приукрашивая… И что теперь прикажете с вами делать?

Повисла долгая пауза, томительная и полная зловещей неизвестности, как горная тропка в ночном мраке.

— Что мне с вами делать? — продолжал Ришелье с ледяным спокойствием, означавшим у него крайнюю степень гнева. — Произвести в лейтенанты роты? Назначить интендантами провинций? Золотом осыпать? Ордена повесить на шею? Или, наоборот, лишить своего расположения отныне и навсегда?

Д'Артаньян с превеликим удовольствием провалился бы сквозь землю, будь это возможно, — как и его друзья.

— Поднимите головы, вы трое! — распорядился Ришелье. — Наберитесь смелости взглянуть мне в глаза!