Рафаэль Сабатини - Маркиз де Карабас

Не отводя от глаз лорнета, госпожа де Шеньер смотрела ему вслед.

— Как вы полагаете, Жермена, он намеренно дерзит мне? Я в нем всегда это подозревала. Мне никогда не нравились друзья, которых вы выбираете. Мне в ваши годы друзей выбирали! Увы! Эта Революция уничтожила все понятия о благопристойности. Чем все это кончится? Предупреждаю вас, я этого больше не вынесу. Я говорю вполне откровенно. Боже мой, и зачем только мы уехали из Англии? Уж лучше ее туман, грязь и неудобства, чем жизнь, которую мы ведем здесь. Франция не место для людей благородных. Констан должен устроить, чтобы мы вернулись в Лондон. Я слышала, что военные завтра покидают замок. После их ухода мы будем совершенно беззащитны и полностью во власти этой черни. Это невыносимо, — и госпожа де Шеньер разрыдалась.

— До прихода шуанов республиканцы нас не беспокоили. Почему же они станут беспокоить нас после их ухода? — Жермена говорила с легкой горечью в голосе, которая осталась незамеченной ее тетушкой.

— Как можем мы оставаться в доме, превращенном в лазарет?

— Мы можем ухаживать за теми, кто остается, сударыня, и молиться за тех, кто идет сражаться за нас.

А молитвы эти были очень нужны усталым, измученным людям, наутро выступавшим в поход после скорбных ночных трудов и битвы минувшего дня. Едва ли их побуждало к выступлению что-либо, кроме голодных желудков и сознания того, что после недавнего пиршества в Кэтлегоне не осталось ни крошки еды. Их обманчивое послушание объяснялось прежде всего желанием отыскать хоть какую-нибудь пищу.

На склоне дня они словно полчища саранчи обрушились на Жослэн. Жители города встретили их с полным безразличием. За время междоусобной войны они несколько раз переживали вторжение то одной, то другой армии и давно поняли: чем меньше сопротивление, тем меньше бедствий.

Изголодавшиеся шуаны с жадностью набросились на еду и питье и быстро захмелев, отказались сделать хоть один шаг до завтрашнего утра. Так погибла последняя надежда тех, кто еще помнил о цели похода.

Утром шестнадцатого июля, от которого так сильно зависела судьба реставрации монархии, те, кто должен был находиться в тылу армии генерала Гоша, очнулись от пьяного забытья в сорока милях от места, где им надлежало быть.

Стоя у окна в доме, где он остановился вместе с Кадудалем, и глядя на занимающийся рассвет, Кантэн в воображении своем слышал ружейные залпы, открывающие уверенную атаку Пюизе на Сент-Барбе, видел угасание этой уверенности, гнев, все возрастающее сомнение, отчаяние графа, обнаружившего отсутствие дивизии Тэнтеньяка, и, наконец, ощущение полного краха всей операции. А что если Пюизе устоял, Сомбрей подоспел вовремя и объединенная армия роялистов теснит Гоша, открывая тем самым путь в дружественную Бретань. Но то была слишком отчаянная надежда, слишком слабое утешение.

Лишь на исходе утра адъютант Белланже передал Кадудалю приказ трубить сбор, и только после полудня они покинули Жослен и возобновили поход на Редон, бесплодность которого теперь уже почти ни у кого не вызывала сомнений.

Двигались медленно. Шуаны, словно чувствуя неуверенность своих предводителей, были угрюмы и подавлены и задавались вопросом, с какой целью их заставляют вышагивать то туда, то сюда. И только усилия трех предводителей — Кадудаля, Сен-Режана и Гиймо предотвратили мятеж, который, вероятнее всего, начался бы с расправы над полком «Верные трону». Шуаны мстили за себя, насмехаясь над своими высокомерными товарищами по оружию. Эмигранты не обладали выносливостью крестьян и закалкой, приобретенной ими за годы партизанской войны, и уже через несколько миль выбились из сил, что значительно замедляло продвижение всей армии. Шуаны издевались над ними, называя бабами, которым следует сидеть за прялкой и предоставить мужчинам заниматься военным ремеслом.

Кантэн и другие офицеры верхом разъезжали между медленно плетущимися рядами, стараясь предотвратить открытую стычку, которая усугубила бы и без того тягостное настроение участников похода.

В Малетруа, где они остановились для пополнения фуража, Ла Марш прямо объявил Белланже, что полк «Верные трону» отказывается продолжать путь до завтрашнего дня.

— Но что же нам делать? До Редона еще восемь миль. Что делать? — спросил Белланже, глядя на окружавших его офицеров.

— Это уже не имеет значения, — мрачно проговорил Кантэн.

— Как? Что значит, не имеет значения?

— Вы не можете сделать ничего хуже того, что уже сделали.

— Подобный тон недопустим. Вы не соблюдаете субординации. Предупреждаю, что я не потерплю этого.

— И это уже не имеет значения.

— Прекрасно, сударь. Прекрасно. Ну что, посмотрим. А тем временем, капитан де Ла Марш, если вы согласны с тем, что полк «Верные трону» слишком утомлен, то можете расквартировать его здесь. Вы последуете за нами в Редон, как только сочтете это возможным. А вы, Кадудаль, оставьте с ними полдюжины надежных людей, которые могли бы служить им проводниками.

Кадудаль угрюмо кивнул в знак согласия, что же касается Белланже, то он счел ниже своего достоинства возвращаться к вопросу о несоблюдении Кантэном правил субординации.

Остальные возобновили марш и вместе с несколькими офицерами из полка «Верные трону», отказавшимися отстать от основных сил, на закате летнего дня прибыли в неопрятную деревушку, где с жадностью изголодавшихся людей поглотили все запасы хлеба, мяса, вина и сидра в домах местных жителей. Деревня находилась милях в двенадцати от Редона, и командиры рассчитывали получить там какие-нибудь сведения о господине де Шаретте и его вандейцах. Местные жители рассказали, что два дня назад через деревню прошла какая-то армия, но вскоре выяснилось, что это были шуаны под командованием Констана де Шеньера. Только тогда вера Белланже в существование вандейцев была, наконец, поколеблена.

— Что если вы были правы, господин де Морле? — спросил он в смятении.

— Тогда вас никто не простит, — уверенно сказал Кантэн.

— Но информация была абсолютно точной.

Кантэн не был склонен проявлять милосердие.

— Как и приказ, на основании которого сегодня утром мы должны были находиться в Плоэрмеле.

— Святые угодники! Сколько можно твердить одно и то же?

— Насколько я понял, вы спрашиваете мое мнение.

— Но это не мнение. Это упрек. Дерзость, — словно ища поддержки, Белланже взглянул на Ла Уссэ, который сидел вместе с ними в убогой комнате лучшего дома в местечке.

Ответ Ла Уссэ не оправдал ожиданий Белланже.

— Становится совершенно очевидным, что нас самым подлым образом ввели в заблуждение, — сказал он, горестно покачав крупной головой. — Конечно, было бы куда разумнее следовать полученным нами приказам. Тогда, что бы ни случилось, нас никто не мог бы обвинять.