Константин Паустовский - Бригантина, 69–70

Грузчики были немногословны. От их пропитанных запахом пота сатиновых рубах шел пар. По вечерам Куприн вместе с ними пил в темных шинках «монопольку».

Что представляли собою киевские пристани в конце прошлого века? Послушаем очевидца. Корреспондент одной из киевских газет писал, что их длина не превышает 830 погонных саженей, из которых триста служат собственно для «выгрузки и нагрузки» судов. Вдоль набережной… «в величайшей тесноте и в несколько ярусов складываются всевозможные грузы, преимущественно же громадное количество дровяных и лесных материалов, скученность которых представляет не малую опасность…».

С этим мириться нельзя было. И вот спустя два года после того, как Куприн опубликовал в газетах свои очерки, последовало «высочайшее повеление» на сооружение киевской гавани. С этой целью был установлен сбор с судов, входящих в гавань и пользующихся причалами. Полторы копейки с кубической сажени дров, с каждого пуда груза — грош и две с половиной копейки с каждой индикаторной силы парохода.

Гавань сооружали грабари. Вручную. Землю возили на подводах. А канал прорыла небольшая землечерпалка «Днепровская-2» производительностью 25 кубических саженей грунта в час. Такие многоковшовые паровые землечерпалки, правда несколько большей производительности, честно трудились на Днепре до самого последнего времени.

Белоподкладочники, пароходные шулера, воры, певчие и босяки были героями очерков Куприна, наделавших, по свидетельству критика «Киевской мысли» Гарольда (И. М. Левинский), много шуму.

Первым делом Куприн спросил меня, не перевелись ли еще в Киеве «стрелки» и «певчие».

Их я не встречал.

— А босяки?

Жив курилка!.. «Жалкая фигура с зеленым, опухшим и лоснящимся лицом, украшенным синяками и кровоподтеками, с распухшим носом, отливающим фиолетовым цветом, с потрескавшимися синими губами… Вот внешний вид босяка, вид, к которому, для полноты картины, необходимо еще прибавить „нечто“ надетое на туловище, весьма похожее на женскую кацавейку…» Это описание, как говорится, оставалось в силе. С той лишь разницей, что босяки тридцатых годов вместо вышедших из моды кацавеек пользовались протертыми ватниками, а поверх «кашкетов» по-бабьи повязывали грязные шерстяные платки и кашне. В таком живописном виде они шныряли меж рундуками на Бассейной и на знаменитом Евбазе.

Кажется, Куприн остался моим ответом доволен.

Здравствовали и пресловутые «днепровские мореходы». Те самые, которые, как вы помните, все лето совершали один и тот же рейс от Киева до «Трухашки» и называли себя штурманами дальнего плавания.

Правда, теперь они не рассказывали томным барышням о стычках с малайскими пиратами — не стало томных барышень. Да и сами днепровские мореходы были уже сыновьями и внуками описанных Куприным «швейцарских моряков» (из учебника географии известно, что в Швейцарии нет ни одного моря, даже искусственного). Но в остальном новые мореходы полностью походили на своих предков. Днем возили пассажиров на пляж, на Черторой и к устью Десны, а по вечерам в туго накрахмаленных белых кителях и капитанках с длинными лакированными козырьками подметали своими необъятными клешами уютный Крещатик.

Мое знакомство с днепровскими мореходами началось рано. Мальчишек всегда манит река. Бедные родители!.. Напрасно они стращают свои чада водяными, русалками и позеленевшими утопленниками. Песчаные отмели еще покрыты водой, только еще устанавливают боны — дощатые плотики на пустых железных бочках, к которым швартуются катера, а пацанам уже не сидится дома.

В Киеве до сих пор считается особым шиком «открыть пляж». Иные смельчаки начинают купаться в апреле, чтобы похвастать первым загаром. Виктору Некрасову и мне уже уступают в троллейбусах место, а мы все еще из молодечества пытаемся состязаться с киевскими «первооткрывателями».

Киевлянин, влюбленный в Днепр, который он исходил на веслах, Виктор Некрасов не написал о нем ни строки. Ему суждено было прославить другую русскую реку, Волгу.

Если не ошибаюсь, впервые я переправился на Труханов остров с пристани братьев Добровольских. Это было мое первое большое плавание.

Впрочем, братья не были такими крупными судовладельцами, как Вишневские и Марголины, которым до революции принадлежал почти весь днепровский флот. (В конце сороковых годов один из братьев работал мотористом на катере Академии наук Украины.) Но в двадцатых годах он распоряжался на собственной пристани, которую вернее назвать причалом.

Через равные промежутки времени от нее отправлялись на пляж переполненные «лапти».

Это были устланные паелами железные баржи с длинной скамьей вдоль борта. Пассажиры стояли тесно, рядком. В центре возвышалась рулевая рубка, из которой потомственный днепровский мореход, татуированный от шеи до пят, командовал мотористу: «Стоп!..», «Полный!..» и «Малый!..» Матрос ударял в колокол. «Лапоть» отрабатывал задним (а может, его сносило прижимное течение?) и потом, набрав ход, шел к Труханову острову, поросшему осокорником и верболозом, чтобы привалить правым бортом.

Летом, в межень, «лапти» не успевали перевезти всех желающих насладиться солнцем и водой. Если начиналась гроза, многим приходилось заночевать тут же, на пляже.

Позднее «лапти» переоборудовали, и они получили пышное название теплоходов «Киевлянин».

Днепровские пляжи достойны того, чтобы о них написать книгу. Они ни в чем не уступают не только евпаторийским, но и болгарским Златым пясцам.

Длинные золотисто-светлые песчаные отмели тянутся вдоль всего левого пойменного берега Днепра и янтарно отражаются в прозрачной воде. Это и есть днепровские пляжи. Они как бы созданы для того, чтобы на них построили сотни пансионатов и отелей. Но до войны освоены были лишь отмели Труханова острова и Чертороя.

На острове, заселенном днепровскими рулевыми и шкиперами (дома были на сваях), стояла парашютная вышка, высился гардероб и несколько водных станций. Тут и там пестрели грибки и киоски. Но торговля шла плохо: холодную родниковую воду жаждущие добывали сами при помощи водопроводных колонок.

Пляжи пустовали только в зимнее время — «моржей» тогда еще не было.

Каждый киевлянин в возрасте от десяти до пятидесяти лет был завсегдатаем пляжа и дорожил своими купальными принадлежностями больше, чем обычным костюмом. Костюма у тебя могло и не быть, невелика важность, но пляжный «туалет» ты должен был иметь обязательно. У меня, например, кроме синих плавок с красной окантовкой, были еще бархатный жилет (в таких жилетах выступали в цирке партерные акробаты) и красная турецкая феска. Когда я заплывал далеко от берега (феска покачивалась на волнах), на какой-нибудь шлюпке непременно затягивали «Теперь я турок, не козак» из оперы «Запорожец за Дунаем».