Александр Дюма - Последний платеж

Произнеся это, граф Монте-Кристо с особой почтительностью прикоснулся губами руки вдовы Пушкина. И они с Гайде покинули гордую санкт-петербургскую красавицу.

Выйдя на улицу и садясь в свой экипаж, Эдмон сказал, облегченно вздохнув:

— Теперь мои руки развязаны. Так же как беспощадно наказывая Морсера, я сделал все, чтобы как можно более ослабить удар по Мерседес, так я постараюсь поступить и теперь.

Помолчав и как бы умиротворяюще погладив руку Гайде, Эдмон Дантес, граф Монте-Кристо произнес:

— Наше пребывание в России завершено. Теперь можно и должно приступить к разработке нашей дальнейшей программы действий.

Однако прежде чем покинуть пределы России, Эдмон и Гайде решили увидеть хотя бы могилу человека, столь неожиданно вошедшего в их жизнь, в их судьбу. Они хотели бы постоять в грустном молчании возле отвергнутого столицей гроба.

Через содействие неизменно любезного поэта Жуковского и вдовы поэта — их общий друг Александр Гуренин, который не раз бывал у Пушкина в его псковской вотчине Святые горы, согласился быть спутником-провожатым для приезжего графа Монте-Кристо и его супруги.

Белые ночи, хотя и имеют ряд неудобств — мешают людям спать, — однако же обладают неизъяснимым очарованием. Сейчас на пути от Петербурга к Пскову граф Монте-Кристо и его спутники имели возможность насладиться великой прелестью белых ночей.

В этом действительно было нечто неоспоримо волшебное! Не говоря уже о том, что кучеру-ямщику совершенно не нужно было напряженно следить за дорогой, минуя рытвины и ухабы, глубокие колеи, поблескивавшие водой. Своеобразный, чуть зеленоватый свет белой ночи, как бы вбиравший свечение весенней зелени, позволял совершенно как днем любоваться всеми красотами пути.

Леса и рощи были полны колдовского соловьиного пения, способного затмить искусство любой признанной певицы: то чарующий сладостный свист, который похож на любовные сигналы марсельского молодого моряка, идущего на свидание со своей возлюбленной; то словно частая, настораживающая целый боевой батальон, барабанная дробь, рассыпающаяся по густой уже листве дубов и вязов; то вдруг разливающееся, как полноводный ручей, мелодичное течение могучего звука, непостижимого в такой маленькой птичке и в таком крохотном хрупком горлышке!

Но где, на какой ветке или в какой древесной кроне хотя бы, таится пернатый крошка-волшебник? То и дело хочется остановить не сонного и даже не дремлющего ямщика и крикнуть ему:

— Давай, бородач, вместе поищем этого звонкоголосого чудодея, поблагодарим его за то, что вместе со светом этой сказочной ночи не дает нам уснуть, велит любоваться неописуемым, неповторимым этим зрелищем!

О Гайде уже нечего было и говорить! Она вся превратилась в слух и зрение, лишь изредка непроизвольно вскрикивая восторженно-негромко, почти молитвенно:

— Боже, какая красота! Какое очарование, какое чудо. Даже ночью ковры ваших северных цветов прекрасны, неповторимы! Нигде в мире я не видела подобного неожиданного великолепия!

Гуренин задумчиво заметил:

— Ваша супруга, граф, вероятно, нечаянно произнесла два драгоценных для моего сердца слова: «северные цветы». Таково было название пушкинского журнала, любимого народом и им самим, великим нашим поэтом. Надо было быть именно Пушкиным, чтобы придумать такое покоряющее название! Сколько чувств самых разнообразных порождают эти простые, казалось бы, но могущественно-поэтические слова! А сейчас, как раз, когда мы едем как бы в гости к автору этого удивительного словосочетания — колдовство этих слов еще более неодолимо, неотразимо.

Многоцветный ковер полевых северных цветов России в самом деле производил на гостей из Франции огромное впечатление! Какое разнообразие красок и тонов, какая удивительная гармоничность во всей этой кажущейся на первый взгляд пестроте… Лишь немногие из этих своеобразных, поистине северных цветов были отдаленно схожи с цветами южно-французских лугов, и уж совсем ничего общего не имели с пышными, как бы искусственными цветами, разводимыми в княжеских и королевских садах Европы, со всеми тамошними великолепными розами, лилиями, нарциссами, тюльпанами, крокусами. Но как по-своему прекрасны, чарующе привлекательны были все эти скромные по отдельности, однако, сказочные в совокупности своей разноцветные огоньки, которые можно было уподобить щедро разбросанным драгоценным самоцветам!

— А как много везде говорится о суровости вашей природы! — недоуменно повторяла Гайде Гуренину. — Но это же совсем несправедливо! Такая природа не может не породить выдающихся и замечательных поэтов!

Хороши были и проезжаемые гостями леса, рощи, перелески, полные стройных бархатно-белоствольных берез, мощных высокорослых дубов, а то и устрашающе-грандиозных в розовато-оранжевой коре пушистоглавых сосен или щетинистых, островерхих елей, похожих на готические башни гасконских замков.

По просьбе Эдмона, и в особенности Гайде, Гуренин завез их в древний овеянный легендами Псков, на короткое время когда-то захваченный тевтонами и переименованный ими в «Плескау», но вскоре снова вернувшийся в лоно Руси под прежним, родным для русских именем.

Вид его стен, соборов и звонниц говорил сам за себя, красноречиво свидетельствовал о глубокой древности этого форпоста славянизма.

Гуренин, как видно, широко очень эрудированный в истории, пояснил графу Монте-Кристо и его супруге роль, сыгранную такими городами, как Псков и Новгород, в возникновении русского государства, в сохранении его национальной самобытности.

Небольшую остановку, сделанную гостями в Пскове, они использовали для внимательного, полного интереса и уважения осмотра его каменных твердынь, высящихся над не широкой, но крутобережной рекой Великой.

И соборы, и звонницы выглядели здесь суровее, строже, даже угрюмее, нежели празднично-светлые, высокие и солнечно-златоглавые храмы Москвы. Но и здесь чувство седой старины обозначалось не менее отчетливо, властно.

Узнав о проезде через город Псков некоего богатого и нескупого французского графа, не счел зазорным встретиться с ним сам губернатор барон Аддеркас. Он тоже неплохо говорил по-французски и рядом умело поставленных вопросов выведал у приезжих о их намерении посетить усыпальницу Пушкина в Святых горах.

Губернатор призадумался. Спросить имеют ли гости на это разрешение высочайших столичных пунктов, было вроде неудобно, не совсем прилично. Однако и оставить дело без внимания тоже, как видно, не годилось для этого провинциального правителя.

— А почему, собственно, вам захотелось это сделать? — ласково спросил он у Эдмона. — Вы считаете себя поклонником этого поэта?