Филиппа Грегори - Дочь «Делателя королей» (ЛП)

Бог посылает дождь и в Уэльс, и все маленькие горные ручьи, которые так весело играли на лугах в середине лета, набухают грязной водой и превращаются в бурные потоки, широкие, как реки. Наводнение смывает плотины и дамбы, и Северн, поднимаясь все выше и выше, наконец вырывается из своего русла и разливается на многие мили по долине, затапливая один город за другим, смывая прибрежные деревни, и, что самое главное, запирает изменника Букингема в Уэльсе. Его армия тает, как сахарный пряник, его надежды уплывают вместе с быстрой водой, и вот уже он сам бежит от людей, которых он обещал привести к победе. Наконец его собственный слуга выдает его нам, как предателя, за небольшое вознаграждение.

Бог проливает дождь над Узким морем и поднимает такие черные и грозные волны, что Генрих Тюдор не осмеливается отплыть. Я знаю, каково это — выйти из порта и увидеть темную движущуюся массу воды с белыми шапками на гребнях волн, и весело смеюсь в теплом замке Миддлхэм, когда представляю, как Генрих Тюдор на пристани молится о хорошей погоде, а непрекращающийся дождь поливает холодными струями его молодую горячую голову, и даже женщина, на которую он так надеется, его будущая теща, ведьма Элизабет, не в силах успокоить бурю.

Наступает короткое затишье, и он смело пускается в плаванье, пересекает бурное море, но долгое ожидание охладило его пыл, и он даже на высаживается на берег. Он смотрит на земли, которые мечтает назвать своими, но не находит в себе мужества даже ступить на мокрый песок. Он убирает промокшие паруса, поворачивает корабль к дому и холодный ветер несет его обратно в Бретань, где ему суждено остаться навсегда. Пусть он примет совет умных людей и умрет в изгнании, как все самозванцы.

Ричард пишет мне из Лондона:

«Вот и все. Остается только назвать имена предателей и наказать их. Для меня стало великой радостью то, что Уэльс остался верен мне, что южное побережье не предложило убежища Генриху Тюдору, ни один город не открыл ворота мятежникам, ни один барон или граф не бросил мне вызов.

Мое королевство верно мне, и остается только не слишком строго наказать или вообще не наказывать тех, кто был вовлечен в эту безрассудную затею находящимися при последнем издыхании Риверсами и их неудачным новоявленным союзником Генрихом Тюдором. Нельзя ожидать, чтобы мать юноши, Маргарет Бофорт, отрицала вину своего сына, но она всю оставшуюся жизнь проживет под домашним арестом; я поручил эту женщину ее мужу Томасу, лорду Стэнли. Я передал в его ведение все ее состояние, что уже станет достаточным наказанием для этой честолюбивой предательницы. Он будет держать ее при себе, она будет лишена своих слуг и общества друзей, даже ее духовник не сможет ее посещать. Я разорвал ее паутину так же, как разрушил хитроумные замыслы Риверсов.

Я победил, не поднимая меча. Страна не желает восстановления Риверсов и, конечно, не хочет никому не известного Генриха Тюдора. О Маргарет Бофорт и Элизабет Вудвилл говорят, как о глупых матерях, втянувших в заговор своих детей, не более того. Герцога Букингемского презирают как предателя и лжеца. В будущем мне придется осторожнее выбирать друзей, но эти тревожные недели принесли нам легкую победу; рассматривай ее как часть нашего пути к престолу. Видит Бог, я рад, что корона досталась нам так дешево.

Приезжай в Лондон, мы встретим Рождество по-королевски, как когда-то Эдуард с Элизабет, среди верных друзей и слуг.»

Вестминстерский дворец, Лондон, ноябрь 1483

В дни, когда мы готовимся к первому Рождеству — Ричард клянется, что этот праздник будет самым веселым, какой когда-либо видел Лондон — когда дворяне уже начинают прибывать ко двору, занимать свои привычные покои, делать покупки в городе и разучивать новые танцы, Ричард находит меня в одной из комнат Большого гардероба за просмотром платьев, которые когда-то принадлежали другим королевам, а теперь перешли ко мне. Я собираюсь использовать два красивых старомодных платья из золотой парчи и фиолетового бархата, чтобы сделать новое с модными фиолетовыми рукавами, из-под которых будет выглядывать парча с золотой тесьмой на запястьях. Вокруг меня громоздятся горы тканей для новых платьев, а так же меха и бархат для плащей и курток самого Ричарда. Кажется, ему не по себе, но он вообще выглядит смущенным в последние дни. Он еще не привык к тяжести короны и не может полностью доверять ни одному человеку.

— Можешь пока оставить это? — спрашивает Ричард, с сомнением глядя на груды бесценных тканей.

— Да, конечно, — говорю я, приподнимая подол и пробираясь между ними. — Моя старшая фрейлина лучше меня знает, что нужно сделать.

Он берет меня за руку и тянет в небольшую комнатку за гардеробной, где обычно хранительница гардероба проводит проверку мехов, платьев и обуви, находящихся в ее ведении. Здесь тепло от горящего в камине огня; Ричард занимает место у стола, а я сажусь на подоконник и жду.

— Я принял одно решение, — тяжело говорит он. — И хочу еще раз обсудить его с тобой.

Я жду. Это касается кого-то из женщин Вудвилл, я чувствую. Я могу понять это по тому, как он потирает ладонью свою правую руку от локтя до плеча. Эта боль мучает его постоянно, и ни один врач не может сказать, что с ним. У меня нет доказательств, но я знаю, что это ее рук дело. Я представляю, как она затягивает шнурок на своей руке, чувствуя, как ее начинает покалывать; потом ее рука немеет, и она посылает эту боль моему мужу.

— Речь о Генрихе Тюдоре, — говорит он. Я настороженно выпрямляюсь. Это неожиданный поворот беседы. — Он собирается провести церемонию обручения в соборе Ренна. Он планирует объявить себя королем Англии и обручиться с Элизабет.

На мгновение я забываю о дочери, подчиняющейся жестокой воле матери.

— Элизабет Вудвилл?

— С ее дочерью Элизабет, принцессой Йоркской.

Знакомое имя любимой дочери Эдуарда камешком падает в тишине комнаты, и я вспоминаю о девушке с кожей, подобной теплому жемчугу, и очаровательной улыбкой ее отца.

— Он говорил, что она самая драгоценная из его детей, — тихо говорит Ричард. — Когда мы пробивались домой из Фландрии, он сказал, что делает это все для нее, даже если нам всем придется погибнуть. И что увидеть ее улыбку снова стоит любого риска.

— Она всегда была ужасно испорчена, — замечаю я. — Они повсюду таскали ее с собой, и она всегда ставила себя выше всех.

— А сейчас она доросла мне до плеча и стала настоящей красавицей. Жаль, что Эдуард не видит ее; думаю, она красивее, чем была ее мать в этом возрасте. Она стала совсем взрослой, ты не узнала бы ее.

С медленно возрастающим гневом я понимаю, что он описывает ее такой, какой она стала сейчас. Он видел ее; он ходил встретиться с Вудвиллами и увидел Элизабет. Пока я здесь готовилась к Рождеству, чтобы отпраздновать наш приход к власти, он сбежал в эту крысиную нору, которая стала ее жильем.