Юрий Вронский - Странствие Кукши. За тридевять морей

Князья занимают свою скамью, их жены – свою, а дружинники и гости располагаются на шкурах и просто на траве. Запах жареного мяса все-таки торжествует, и все взоры невольно обращаются к очагу. Когда мясо готово, из-под него отгребают угли, чтобы оно не подгорело. Каждый подходит и своим ножом отрезает кусок. Хлебы же не режут, а только преломляют – ножом касаться хлеба нельзя.

Вокруг собравшихся на тризну похаживают рабы с киями – тяжелыми суковатыми дубинками, похожими на боевые палицы. Скоро сюда сбегутся собаки со всего Киева, и дело рабов – отгонять киями собак от пирующих. Уже слышится обиженный визг – это получила свое самая настырная.

Служанка подает князю Оскольду серебряную чашу, чаша низкая и широкая, берут ее обеими руками. Князь Оскольд молча отпивает и передает ее князю Диру, сидящему слева от него. Дир тоже прикладывается к чаше и, в свою очередь, отдает ее соседу, сидящему слева.

Таким образом чаша идет по кругу, как солнце, и, подобно солнцу, дарит людям веселье. Служанки наготове – доливают чашу из братин [118] Братина – большой шаровидный сосуд, в котором разносят пиво на всю братию и разливают по деревянным чашам и стаканам. по мере того, как содержимое ее уменьшается.

Первую чашу все пьют в безмолвии, каждый вспоминает все самое лучшее о погибших мужах. Кукша берет чашу из рук Шульги и отпивает небольшой глоток. Этого достаточно, чтобы почувствовать, как крепок мед, и ощутить легкое головокружение.

После того, как круговая чаша, обойдя всех, возвращается к князьям, только уже с другой стороны, служанки обносят пирующих рогами, наполненными пивом. Князь Оскольд встает и, высоко подняв рог, говорит:

– Я пью этот рог за доблестных мужей, которым не довелось вернуться из похода! Не сомневаюсь, что всех верных и храбрых ждут светлые небесные чертоги! И чем сильнее мы здесь, желаем им этого, тем вернее достигнут они тех желанных чертогов!

Кукша сидит на расстеленной шкуре, в правой руке у него рог с пивом, левой он опирается о землю. Вдруг он чувствует, как его левую ладонь накрывает что-то теплое. Он поворачивает голову, рядом с ним сидит девушка, скорее даже девочка, и с вызовом глядит на него.

У нее широко расставленные, чуть раскосые глаза удивительного цвета – Кукша никогда не видывал таких глаз – они похожи на темно-зеленые виноградины. На голове у нее золотой венчик, он схватывает распущенные волосы и застегивается на затылке.

Откуда взялась эта девочка? Только что ее здесь не было! Девочка показывает глазами на рог, и Кукша понимает: она хочет, чтобы он дал ей пригубить пива. Стоит жара, все живое хочет пить, и девочка не исключение. Кукша подносит рог к ее губам, и она отпивает довольно много. Оторвавшись от рога, она вытирает губы о его плечо. Он чувствует сквозь тонкое царьградское полотно влагу и тепло ее губ, и у него перехватывает дыхание. От смущения он осушает рог до дна. Хмель ударяет ему в голову, разливается по телу, и ему сразу становится легче.

– Ты кто? – спрашивает он.

– Я княжна Вада! – отвечает девочка. – А тебя я знаю. Ты Кукша. Я давно тебя жду.

– Меня? – только и может вымолвить изумленный Кукша.

– Тебя.

– Но откуда ты обо мне знаешь?

– Я знаю все, что мне нужно. Я умею гадать. И еще кое-что.

Кукша удивленно таращится на нее. Вада говорит:

– Не бойся, я тебе все расскажу. Потом. Когда будет нужно.

Кукша отрезает своим ножом большой кусок благоуханной говядины, режет его пополам и половину отдает Ваде, преломляет один из лежащих на холсте хлебов, отломленное снова ломает и ломоть также протягивает Ваде. Ему хорошо. Оказывается, в Киеве у него, кроме Шульги, есть еще один друг. Сидящий по правую руку Шульга с веселым любопытством наблюдает за Кукшей и Вадой.

– Это мой друг Шульга! – объявляет Кукша.

– Я его знаю! – спокойно отвечает Вада.

Кукша чуть было не удивился снова, но вдруг вспоминает, что ведь Шульга не первый день в Киеве, он и в поход отсюда уходил!

Хмель распахнул Кукшину душу, он готов обнять всякого, а в первую очередь, конечно, Шульгу и Ваду. Он уже не вспоминает пира у ладожского князя, не испытывает страха перед медом и пивом, сам протягивает служанке опорожненный рог.

Вада приносит и ставит рядом с ними корзину с плодами. Оказывается, заедать жареное мясо спелыми яблоками не так уж плохо! Какие замечательные яблоки, даже мякоть у них розовая! У Вады под платьем тоже спрятаны два яблока… Как прекрасна жизнь! Но, конечно, лучше всего, когда Вада вытирает губы о его плечо… Он все ждет, чтобы это повторилось, но это почему-то не повторяется.

Несмотря на хмельное головокружение, Кукша улавливает, что беспечное веселье пира омрачается какой-то тревогой. Пирующие перестают жевать, их лица застывают, они куда-то поворачивают головы. Кукша тоже смотрит туда и видит черноусого Свербея.

Но Свербей сидит как ни в чем не бывало, и смотреть на него вроде бы и незачем. Однако неподалеку от него сидит молодой муж по имени Чичер, песнотворец, из приятелей Свербея, и нараспев сказывает каяние [119] Хулительную песнь. . Пирующие затихают. Вот что удается расслышать хмельному Кукше:

Пирующие замирают в ожидании, что будет дальше. Мало кому хочется ссоры – все началось так хорошо, добрый пир устроили Оскольд с Диром, щедрости им не занимать! И, как водится на тризне, скоро все крепко захмелеют и начнется самое веселое – разные ристания, конные и пешие. Тризна есть тризна! А Свербей решил все испортить, недаром имя ему Свербей! Всяк понимает, что Чичер не от себя сказывал каяние. Если бы теперь нашелся кто-нибудь, грянул бы сразу в ответ славу поскладнее, чтобы перешибить каяние!

И, словно в ответ на эти мысли, с почетной скамьи поднимается Дир, чтобы его лучше было слышно, и сказывает славу, но не Оскольду и себе, а всему великому Киеву, его доблестным жителям, которые победили могущественных хазар и победили бы еще более могущественных греков, когда бы не заступничество греческого Бога, самого сильного из богов: