Альберто Васкес-Фигероа - Гароэ

– Казалось бы, что тут такого: сел рисовать берега острова, его утесы, пляжи, пещеры, хижины и их обитателей, – тем не менее столь незначительное событие может полностью изменить судьбу человека и смысл всей его жизни.

Они только что расположились в бело-зеленой беседке, куда монсеньор Касорла предусмотрительно захватил бутылку вишневой настойки и рюмку, и, едва смочив губы (было очевидно, что на самом деле ему больше нравится сладкий вкус напитка, а не крепость), он шутливо заметил:

– Я пойму, если ты мне это растолкуешь, или же ты гений живописи, что каким-то образом прошло мимо меня.

– Да тут и не требовалось быть гением. Люди, не знакомые с краской и бумагой, пришли в изумление, когда я вдруг изобразил свинью, дельфина, осьминога или когда из-под моей руки появлялось лицо ребенка, которое иногда – уверяю тебя, что лишь иногда! – имело некоторое сходство с оригиналом.

– Это можно понять, – вынужден был признать арагонец уже другим тоном. – Мы, как правило, не осознаем, какую ценность могут иметь такие простые вещи, как клочок бумаги или чернила, необходимые для того, чтобы отправить послание, пока они нам не потребуются. Возможность общаться посредством рисунка или письма считается – и, по моему скромному разумению, совершенно справедливо – одним из наиглавнейших достижений в процессе эволюции человека.

– Я как будто открыл дверь, отделявшую мой мир от мира Гарсы. Главным образом благодаря тому, что она почти с первого момента проявила редкую способность – куда уж мне до нее – передать несколькими штрихами то, что чувствовала или хотела… – Гонсало Баэса вынул из нагрудного кармана старый кожаный бумажник, а из него – небольшой пожелтевший клочок бумаги, который, сразу было видно, он разворачивал и складывал уже тысячи раз, и при этом сказал, словно речь шла о постыдном секрете: – Вот таким она меня видела…

Его старого друга пробила легкая дрожь, природы которой он не понял, и, чрезвычайно бережно взяв в руки драгоценную реликвию, он обратил внимание на то, с какой любовью был выполнен портрет гордого юноши, лицо которого словно лучилось счастьем.

– Ей бы хорошего учителя и немного практики – и она могла бы стать великой художницей, – совершенно искренне согласился собеседник. – Хотя я считаю, что она рисовала не столько твое лицо, сколько твои чувства.

– Это заметно, правда? – отозвался генерал, вкладывая лист в бумажник. – Она как раз сообщила мне, что беременна, – вот откуда моя радость, которая сочится из всех пор. Я часто представлял себе, что этот ребенок, зачатый на первом берегу, оказавшемся на пути у волн, которые пересекли океан, придя неизвестно откуда, явится первенцем новой расы и унаследует достоинства обеих наших. А мы, его родители, позаботимся о том, чтобы ему не передались недостатки ни той, ни другой… – Он сделал короткую паузу, устремил взгляд на заснеженную вершину вулкана, которая уже начала облачаться в наряд из вечерних облаков, и с горькой усмешкой добавил: – Глупая мечта, которой никогда не суждено осуществиться.

– Никакая мечта о лучшем мире не может быть глупой, – уверенно заявил его собеседник. – Она может быть несбыточной, но не глупой. Благодаря таким вот мечтам нам удавалось двигаться вперед на протяжении истории. Через пень-колоду, правда, но все-таки двигаться.

– И мы бы продвинулись еще дальше, если бы не были такими самоуверенными, презирая все, что не наше. Островитянам ведомы замечательные секреты природы, которые облегчили бы нам жизнь, однако мы отказываемся это принять: мол, что «возьмешь с дикарей». – Гонсало Баэса, казалось, улыбнулся своим воспоминаниям, добавив: – Я как-то попросил Гарсу, чтобы она нарисовала то, что, на ее взгляд, является самым важным на свете, и после долгих размышлений она дала мне понять, что нарисовать это невозможно. И оказалась права.

– Что же она имела в виду?

– А вот ты сам скажи… Что на свете важнее всего и что нельзя изобразить?

– Бог?

– Лучшие художники изображали его тысячами разных способов.

– Любовь?

– Нечто большее.

– Вера?

– Вера важна, но она не «самое главное», так как миллионы людей живут или прожили без нее.

– В таком случае сдаюсь. Что же она имела в виду?

– Воздух. Мы можем годами жить без Бога или без любви, неделями – без еды, днями – без воды, а вот без воздуха нам удастся продержаться всего пару минут. Получается, воздух для нас – самое главное, однако способа изобразить его не существует.

– Хитрый ответ, несомненно, – нехотя признал прелат. – Откровенно говоря, умный.

– Гарса дала мне ответ не для того, чтобы показать, насколько она умна, а сообразуясь с простой логикой, которой подчиняется жизнь тех, кто не испытывает, как мы, необходимости демонстрировать свое превосходство. Островитяне привыкли делиться всем, поэтому они делятся большей частью своих знаний.

– Чувствуется, что ты ими восхищаешься.

– Больше, чем многими из наших ученых: слишком уж часто чрезмерная самоуверенность заставляет их совершать невероятные ошибки, – заявил хозяин замечательного особняка. – Нет большего невежды, чем тот, кто не осознает глубины своего невежества, и тут островитяне нас обставили, поскольку признают ограниченность своих возможностей.

– Вот поэтому – потому что ты ими восхищаешься, уважаешь и лучше всех их знаешь – ты и должен принять назначение. Только те люди, которые, как ты, приблизились к их пониманию окружающего мира, могут спасти их от рабства, крепостной зависимости и даже, не побоюсь сказать, от возможного уничтожения как расы.

– Однако тебе все еще неведомы причины, которые давят на меня, вынуждая ответить отказом, дорогой друг, – тут же последовал ответ. – Я рассказал тебе только предысторию того, что в итоге вылилось в худшую из трагедий. Жизнь научила меня тому, что попытка помочь угнетенным слишком часто приводит к еще большему угнетению, ведь мятежный раб получает больше ударов кнутом, нежели покорный, какими бы справедливыми ни были причины, подтолкнувшие его к мятежу.

Монсеньор Алехандро Касорла решил сделать короткую передышку, снова макнуть язык в настойку, взвесить все, что он только что услышал, и хорошенько обдумать свои слова, осознавая, что все то, что он собирается сказать, не дает ему права на ошибку.

– Термин «мятеж» следует оставить в стороне, поскольку он так или иначе подразумевает противодействие законам, и на самом деле к нему прибегают те, кто ловко их обходит. Тебе, как никому другому, хорошо известно, что землевладельцам достаточно обвинить туземца в том, что он поднял оружие, чтобы им позволили обратить его в рабство. И тупица чиновник ни на секунду не задумается над тем, какое такое оружие в состоянии поднять восьмилетняя девочка, которую кто-то вознамерился продать. А ведь мы хотим, чтобы хорошие законы неукоснительно соблюдались.