Альберто Васкес-Фигероа - Гароэ

Короче-то оно короче, только вымотались они порядком, взбираясь, спускаясь и с трудом продираясь сквозь заросли сухих деревьев. Земля была усыпана хвоей, которая в любой момент могла загореться и превратить эту часть острова в гигантский костер, пылающий до тех пор, пока не останутся одни лишь сосновые пеньки.

– В засуху по этим лесам ходить запрещено… – шепотом объяснила девушка, словно опасаясь, что стоит ей повысить голос, как что-нибудь случится. – Простое падение камня может вызвать искру. Помню, один из таких пожаров полыхал две недели, и из-за дыма мы почти не могли дышать.

Время от времени у них на пути возникали обширные поля черной лавы, их поверхность имела вид причудливо изгибающихся толстых корабельных канатов, среди которых местами попадались застывшие пузыри некогда кипевшей магмы. Идти по ним было настоящей пыткой, потому что острые грани рвали обувь и ранили ноги.

Спустя два часа они проникли в узкое ущелье, на одной стороне которого открывался вход в глубокую пещеру.

В глубине ее сидел Бенейган, положив копье на колени, с отсутствующим взглядом и угрюмым выражением лица. Казалось, он был раздавлен невыносимой тяжестью, взваленной ему на плечи в тот момент, когда вдруг оказалось, что рядом нет никого, с кем он может разделить этот груз.

Они остановились перед ним и подождали. Наконец он перевел на них взгляд и произнес:

– Кастаньос уверяет, что послезавтра повесит моих советников, если мы не скажем, где берем воду. – Он посмотрел на испанца в упор и устало спросил: – Думаешь, он это сделает?

– Боюсь, что да… – честно ответил тот. – И они станут не единственными жертвами: он знает, что в случае гибели солдат начальство спросит с него по всей строгости, однако никому не будет дела до того, сколько островитян он повесил, если таким образом ему удалось спасти хотя бы одного христианина. К несчастью, в Севилье считают, что жизнь одного испанца стоит жизни десяти дикарей.

– И ты думаешь так же?

– Я думаю, что все люди одинаковы, где бы им ни довелось родиться, и лучшее доказательство, какое я могу тебе представить, – это то, что мой ребенок родится здесь.

– Ты считаешь себя одним из нас или одним из них?

– Ни тем, ни другим.

– Однако настало время выбирать. Лейтенант не стал спешить с ответом, от которого во многом мог зависеть исход событий. Он спокойно его обдумывал, переводя взгляд с прекрасных глаз Гарсы на нахмуренные брови Тауко и осунувшееся лицо Бенейгана, и наконец уверенно заявил:

– Выбирать – значит не иметь возможности быть посредником, а в такой сложной ситуации важно прийти к соглашению, чтобы обе стороны пострадали как можно меньше. Я намерен поступить так, как поступил бы мой сын, если бы уже родился и осознал свою принадлежность к обоим народам. Моя мысль понятна?

– Более или менее.

– С одной стороны, признаю, некоторые из моих соотечественников ведут себя самым постыдным образом; они заслуживают сурового наказания. Но с другой, мне кажется, несправедливо заставлять расплачиваться почти два десятка невинных людей, обрекая их на худшую из смертей, ведь они не причинили вам никакого вреда. Их единственное преступление состояло в том, что им хочешь не хочешь, а пришлось выполнять приказы негодяя.

– Они должны были воспротивиться, – заметил Бенейган. – Тот, кто подчиняется несправедливому приказу, совершает несправедливость.

– Здесь – может быть, поскольку у вас почти не было вооруженных столкновений на протяжении всей вашей истории, однако в моей стране все еще проливается немало крови в войне за реконкисту [14] Реконкиста (исп. reconquista «обратное завоевание») – освобождение Испании от мавров. , начало которой теряется в ночи времен. У нас тот, кто не подчиняется командиру, оказывается на виселице, а кто не чтит заповеди Святой матери-церкви, заканчивает жизнь на костре.

– И зачем вы хотите навязать нам столь дикие обычаи? – поинтересовался собеседник. – Мы не соглашаемся с нелепыми приказами и не сжигаем того, у кого нет желания поклоняться какому-то богу. Сознание – вот что формирует человека, а не то, что решают другие.

– Так-то оно так… – согласился испанец. – Но ведь мы можем всю жизнь толковать о Божественном и человеческом, а между тем время уходит, и твои советники приближаются к виселице. Оставим этот разговор до другого раза и перейдем к сути: ты дашь воду моим людям, если мне удастся сделать так, что капитан и его приспешники покинут остров?

– Смотря по обстоятельствам.

– Каким?

– Долго ли еще не будет дождей. Мы всегда умели распоряжаться нашими запасами и выживать, хотя иногда это стоило нам огромных жертв. А твои люди слишком много пьют, и я не уверен, что запасов хватит надолго. Я обещаю давать вам воду пару недель, но, если к тому времени вы не уйдете, я предоставлю вас собственной судьбе. Ты же понимаешь, что мой народ для меня важнее.

Лейтенант Баэса вновь задумался: на карту было поставлено многое.

Он глубоко вздохнул, попытался уверить себя в том, что осенившая его мысль вполне осуществима, и, стараясь говорить убедительно, хотя сам он убежденным себя не чувствовал, наконец решился:

– Когда мы шли по лесу, у меня возник один план: если, как только капитан уедет, твои люди помогут нам перенести бревна на берег, возможно, мы сумели бы построить корабль, достаточно надежный, чтобы остальные солдаты перебрались на Гомеру.

– А ты что, знаешь, как построить корабль? – прогрохотал гигант Тауко, впервые вмешавшись в разговор.

– Я могу попытаться.

– Этого мало.

– Это никогда не узнаешь, пока не попытаешься.

Великан собрался было сказать что-то еще, однако Бенейган властным жестом его прервал.

– Слабая надежда на победу всегда предпочтительнее уверенности в поражении, – заметил он. – Если Кастаньос покинет остров, мы перетащим на берег столько деревьев, сколько тебе потребуется, но главный вопрос остается открытым. Каким образом ты вынудишь мерзавца убраться с острова, если у него больше людей, чем у тебя?

– Мне надо подумать.

– Да уж, не хотел бы я в тот момент оказаться в твоей шкуре.

– Я и сам не хотел бы в ней оказаться в те ужасные дни, и единственное, что укрепляло мой дух, было то, что каждую ночь Гарса гладила меня по лбу, пока я не засыпал.

– Пожалуйста, не начинай! – запротестовал монсеньор Касорла, поднявшись и обхватив руками поясницу: ее начало ломить с непривычки после долгой прогулки верхом. – Согласен, эта безумная любовь помогла тебе пережить столь тяжелый момент, но сейчас речь идет о том, как ты ухитрился убедить Кастаньоса, который считал себя – и не без оснований – высшей властью на острове, так или иначе его покинуть.