Михаил Волконский - Мне жаль тебя, герцог!

— Вы разве этого письма не отправили по адресу? — спросила Грунька.

— Это к бироновскому-то Иоганну? Ну зачем же было отправлять его, если поляк и без того испугался одного только рассказа о том, что письмо было отправлено? Ведь на самом деле нести во дворец такое письмо было бы очень опасно: могли бы схватить посланного, и тогда вышла бы пренеприятнейшая история!

— Так что пан Станислав напрасно пропал без вести! — рассмеялась Грунька. — Его отношения к господину Иоганну на самом деле не испорчены! Но, знаете, вы мне дайте эти обрезки бумаги, они мне, пожалуй, пригодятся! А с Минихом я поступлю очень просто!

— Что значит «просто»? — в один голос спросили Гремин и Селина.

— Да пойду к нему прямо… как к фельдмаршалу, попросить защиты и покровительства под предлогом, что мой отец служил у него в войсках! Скажу, что семейное дело требует разговора наедине, и у него в кабинете переговорю с ним!

— Нет, она гениальна! — воскликнула Селина. — Нет, она положительно гениальна! — повторила она, воодушевляясь своей чисто французской особенностью приходить в восторг, всегда несколько преувеличенный по сравнению с причиной, вызвавшей его. — И я удивляюсь, — снова заговорила она, — как это русские женщины способны быть столь тонкими!

— Ну полноте, — остановила ее Грунька, — тут еще особой тонкости нет! А что русские умеют кружева плести, так это правда! Говорят, наши кружева первым сортом считаются. Вот и попробуем в жизни сделать плетение тоже первого сорта!

Грунька исполнила задуманное на следующий же день.

Гремин узнал для нее часы приема у фельдмаршала Миниха, и она, блестяще разодетая в серую шелковую робу Селины, в ее карете отправилась к фельдмаршалу, имея столь великолепный вид, что никому не стыдно было бы принять такую гостью.

В приемной у Миниха было много народа, но, когда вошла Грунька, дежурный адъютант, расшаркиваясь, подлетел к ней и спросил, как о ней доложить и по какому она делу.

— Я вас попрошу передать генералу вот это! — и Грунька передала адъютанту заранее заготовленную ею записочку, которую они с Селиной сильно надушили и в которой было написано:

«Желаю продолжить с вами разговор в карете. Маска».

Миних, как только прочел записку, велел немедленно впустить «эту даму» вне всякой очереди.

Грунька, аллюром хорошо знающей свою роль актрисы, появляющейся на сцене, впорхнула в кабинет и присела с такой грацией, что Миних раскланялся с нею, как с чистокровной аристократкой. Он предполагал, что его таинственная маска, вероятно, очень хорошенькая, но стоявшая перед ним «маленькая фея», как он уже мысленно называл Груньку явилась для него просто чудом красоты.

— Вы прелестны и пленительны! — снова расшаркиваясь, сказал он, как настоящий дамский кавалер.

Грунька опять присела, затем опустилась в кресло так ловко, что ее шелковая, оттопырившаяся юбка образовала как бы облако, и непринужденным жестом сделала знак Миниху, сказав:

— Садитесь, фельдмаршал, и будем разговаривать!

«Как сейчас видно рождение в человеке! — подумал Миних. — Ведь можно голову дать на отсечение, что это — несомненно аристократка!»

— Но позвольте мне узнать, кто вы? — улыбаясь, спросил он.

— Разве вы не видите?

— Я вижу, что вы — маленькая фея, но мне желательно было бы знать, как вас называть?

— Так и называйте «маленькая фея»; думайте, что я на самом деле не существую, а являюсь вам в нужную минуту! Вы ведь не раскаялись после первого нашего разговора? И в том, что последовали моим советам?

— Нет, не раскаялся.

— Ну надеюсь, не раскаетесь и теперь. Только я требую от вас честного слова дворянина, что вы не станете ничего узнавать обо мне!

— Но это же жестоко!

— Все равно, я требую!

Слово Минихом было дано, и Грунька, любезно улыбнувшись ему, кивнула в знак благодарности головой.

— Я так и знала, что могу довериться вам! — сказала она. — Здесь можно говорить открыто? Нас никто не услышит?

— Никто.

— Ну так знайте, что вам грозит серьезная беда.

— Мне?

— Да, вам! Со стороны Бирона.

— А вы непременно хотите говорить о политике?

— Непременно, потому что только ради нее я и явилась к вам! — не церемонясь, подчеркнула Грунька.

— Тогда позвольте сказать вам, что вы ошибаетесь. В последнее время герцог очень внимателен ко мне и доверчив.

— Он позволяет вам часто бывать у принцессы… Ну а известно ли вам, что готовится второй Бирон?

— Второй Бирон?

— Да… выписываемый из-за границы!

— Вы мне точно сказку рассказываете!

— А между тем граф Линар выписывается в Петербург снова в качестве польско-саксонского посла…

— Если это так, то это очень важно, и особенно важно то, что сделано это потихонечку от меня! — задумчиво произнес Миних. — Но кому это нужно было делать? Ведь, конечно же, на это не сама принцесса решилась?

— Конечно, это сделал Бирон!

— Но с какой целью?

— С целью отвлечь принцессу от всякой политики и, главное, от вашего влияния!

— Конечно это так! — оживленно воскликнул фельдмаршал. — Я проверю этот слух!

— Это — не слух, но пока это тайна, которую знают очень немногие, и если я решилась сказать вам о ней, то исключительно потому, что уверена, что вы ее не выдадите ради своей же собственной пользы! Владея тайной, вы будете владеть сильным оружием, а сделав тайну слухом, вы доведете ее до сведения принцессы.

— Я понимаю, что надо молчать, — сказал Миних, — но только мне это нужно проверить.

— Проверяйте как знаете, но будьте осторожны и помните, что малейшая ваша неосторожность — и вы меня больше никогда не увидите!

— Но все-таки я когда-нибудь узнаю о том, кто вы?

— О да, вы непременно узнаете!

И с этими словами Грунька мило простилась с ним.

Грунька так смело сообщила Миниху о посылке за графом Линаром курьера потому, что знала, что фельдмаршал был слишком старым и опытным политиком, чтобы не суметь воспользоваться этим весьма важным обстоятельством. Она верно рассчитала, что из этого может выйти основной узор того кружева, которое она плела, и что известие о предпринятом Бироном помимо Миниха шаге произведет на фельдмаршала сильное действие. Но она не могла предугадать, что это ее сообщение будет иметь решающее для Миниха значение.

Вернувшись домой, она в своей великолепной робе посмотрелась в зеркало, и ей показалось странным, что вот эта самая фигурка, глядящая на нее так пристально из стекла, в своем шелковом наряде, — не кто иной, как она, и что она — та самая, которая двигает нитями, управляющими ходом событий.

«Это — я, а что такое я? — мысленно сказала оно себе и тут же подумала: — Жаль, что меня вот такой не видит Митька!.. Я бы ему понравилась… Где же он теперь, и что с ним?»