Михаил Волконский - Мне жаль тебя, герцог!

Едва таким образом главная опасность, то есть переезд через границу, миновала, пан Станислав стал раздумывать, хорошо ли он делает, что, будучи верным католиком, пользуется злыми силами колдуна, а в том, что Жемчугов колдун, он не сомневался.

И вот у него начала разыгрываться злоба против этого Жемчугова. Венюжинский представлял себе, как он жил во дворце припеваючи, все шло у него превосходно, служил он на половине принцессы, исполнял за особое вознаграждение поручения господина Иоганна и вдруг, ни с того ни с сего явился какой-то волшебно-фантастический князь Карагаев, по самой своей природе ненавистный Станиславу, и своим колдовством выбил его из колеи.

«Ах он проклятый колдун! — думал Венюжинский, все больше и больше растравляя свою ярость. — И ведь он же украл у меня сонные порошки и бумажные купоны, данные мне Иоганном! Ведь этак я имею право взять у него их назад! Конечно, имею полное право!» — решил он и задумал во что бы то ни стало привести свое решение в исполнение именно еще дорогой, улучив для этого удобный случай.

И случай ему представился несколько спустя, и довольно благоприятный.

Почти уже в конце пути, под Псковом, Митька не выдержал и вместо того, чтобы трястись в огромном возке, приготовленном для Линара пограничным воеводой, решил поехать налегке, в ямской кибитке, для того чтобы опередить графа хоть на день. Он даже сам себе не хотел признаться в том, но на самом деле причиной такой его поспешности было желание увидеть поскорее Груньку, разлука с которой начала сердить его.

С ним увязался и Венюжинский, под тем предлогом, что не хочет отстать от своего покровителя, на случай, если бы в Пскове вышло какое-нибудь недоразумение с его бумагой. Это только был предлог, в действительности же Венюжинский хотел под этим предлогом выполнить свой замысел.

В Псков они приехали, перепрягая лошадей, нигде не останавливаясь и мчась всю ночь.

Митька все время не спал и, попав в Пскове в хорошо натопленную горницу, выпив русской водки и закусив, прилег на скамью и заснул.

Пан Венюжинский был в таком возбужденном состоянии, что у него ни в одном глазу сна не было, и, видя, что Митька захрапел вовсю, он, до болезненности мучимый сидевшим в нем бесом, на цыпочках приблизился к Митьке и протянул руку к замшевой сумочке, как нарочно вывалившейся из-под распахнувшегося камзола.

«А вдруг, он сейчас откроет глаза и посмотрит на меня?» — мелькнуло у Станислава.

И при одной мысли об этом Венюжинский задрожал, и ему стало так страшно, что дух захватило.

Но именно потому, что у него захватило дух, он дрожащими руками расстегнул сумку и вынул оттуда все, что там было, сунул на место вынутого валявшийся на столе старый номер «Санкт-Петербургских ведомостей», сложив его как попало, и опять застегнул сумку.

Жемчугов не просыпался и не подавал даже признаков жизни.

Окончив свое грязное дело, Станислав вздохнул с необыкновенным удовольствием и испытал полное блаженство неизъяснимого душевного облегчения. В эту минуту ему показалось, что он очень счастлив. Из сумки им были вынуты последний оставшийся там сонный порошок и подписанный герцогом бланк.

Венюжинский призвал слугу, велев принести квасу, и, когда слуга, исполнив это, ушел, Станислав налил квасом большую кружку, всыпал туда порошок и стал будить Жемчугова, приговаривая:

— Но отчего же вы так стонете? Может, вам выпить кваску хочется?

Митька открыл мутные глаза, что-то промычал, выпил весь квас залпом и упал опять, как пласт, на скамейку.

У пана Венюжинского явилась новая идея, но для приведения ее в исполнение необходимо было, чтобы Митька заснул крепко и чтобы за его сон можно было быть спокойным несколько часов.

Станислав решил покончить с ним раз и навсегда. Он был уверен, что Митька под влиянием сонного порошка не проснется ни за что и, значит, можно ему быть спокойным в своих действиях.

Он запер дверь на ключ, достал из кармана Жемчугова походную чернильницу, которую тот возил с собой, развернул на столе и тщательно расправил подписанный герцогом Бироном бланк и, не колеблясь и не раздумывая, смело написал на бланке.

«Сим предписываю немедленно арестовать и содержать секретно впредь до распоряжения из Петербурга моего личного врага и супостата Дмитрия Жемчугова».

Расчет Венюжинского был очень смелым, но вместе с тем он бил без промаха. Задержанный по этой бумаге Митька должен был содержаться секретно, впредь до распоряжения из Петербурга, а так как никакого предписания последовать не могло, то Митька и должен был сгнить в Пскове секретно. Станислав же мог весьма легко дождаться в Пскове Линара, опять, как ни в чем не бывало, дождавшись, пристать к его поезду и сказать графу, что Жемчугов уехал вперед, а он, Станислав, не мог выдержать эту бешеную езду и остался. Словом, Венюжинский мог только предъявить составленную бумагу, заверенную герцогской печатью, и Митька несомненно пропал бы.

В те времена, к которым относится наш рассказ, провинциальное управление России было разделено на одиннадцать губерний, во главе которых стояли губернаторы, а под их начальством находились воеводы. В городах были учреждены должности полицмейстера и при них полицейские конторы.

Станислав Венюжинский знал, что ему нужно было обратиться в полицейскую контору со своим наветом на Митьку Жемчугова. Поэтому он оставил Митьку спящим на почтовом дворе, где они остановились и где им уже готовили новых лошадей, чтобы ехать дальше, и отправился в полицейскую контору. Он действовал словно безумный, как бы помешанный на своей ненависти к Жемчугову, которого он продолжал винить во всех своих бедах.

Найти полицейскую контору было нетрудно. Дорогу к ней показал Венюжинскому первый же встречный.

Она помещалась в старом казенном здании, под тяжелыми сводами. Маленькие оконца сквозь железные решетки давали мало света, и, очутившись в полумраке под сводами конторы, Станислав одну минуту думал, уж не уйти ли ему. Но тут же он рассчитал, что все равно дело кончено и возврата ему нет, потому что бланк уже испорчен и Митька будет так долго спать вследствие данного ему сонного порошка, что успеет подъехать граф Линар, и тогда все может открыться. Значит, надо отделаться от Митьки как можно скорей.

В конторе Венюжинскому сказали, что надо ждать.

Это был обыкновенный прием тогдашних присутственных мест, что говорили «надо ждать», причем проситель мог понимать эти слова в том смысле, что от него требовалось ожидание или что эти слова значили: «Надо ж дать!» Люди опытные, понимавшие официальный язык, раскошеливались и «давали», то есть «смазывали» дело, как тогда выражались. Если врученная ими лепта была недостаточна, то им говорили: «Надо доложить!»